длинные серые плащи. И им не очень-то хотелось вставать на пути у человекоконей.

Раздались одиночные выстрелы.

Конь Люка снова прыгнул. Рыцарь почувствовал, как Смирт уцепился за его накидку.

Следующая стена. Кентавр рядом исчез. Люк не оглядывался назад. Он смотрел только на город и молился. Фирнстайн был прекрасен. В эту ночь был Праздник Яблок, и эльфы воспользовались своей силой для того, чтобы сделать зрелище незабываемым. В узких переулках летали огоньки. И, казалось, гигантская накидка не дает дождю пролиться на город. До самых яблоневых садов долетал аромат жаркого и молодого вина.

Конь снова прыгнул.

Еще четыре каменные стены и ужасно широкий луг, на котором им могут стрелять в спину, а потом они доберутся до безопасных земляных укреплений.

Оргрим следил за разговором вполуха. Король троллей размышлял о Нахтцинне. Как долго он был связан со скальной крепостью на севере Фьордландии. Душегуб Фародин когда-то убил там одну из его прежних инкарнаций. Там умерла его семья. Но с темной крепостью было связано и много теплых воспоминаний. Воспоминаний о долгой охоте, разгульных пирах и славных битвах. Он чувствовал там себя дома больше, чем в Снайвамарке. А теперь эта земля потеряна навеки. Было бы глупо отметать совет Эмерелль. Все возвращались назад, в Альвенмарк! Так много всего изменилось. Совсем не в духе эльфов. Они, кто мог жить почти вечно, предпочитали медленные перемены. Но сыны человеческие заставили их приспособиться к сердцебиению своего мира. То был ритм яростного, дикого сердца. Оргрим многое повидал на своем веку. В отличие от остальных троллей, смерть не искала его. Как и Сканга, он давно уже перешагнул отмерянный троллям век. Но за все эти столетия он не видел войска, подобного войску Церкви. Оно было словно стихия. Сильное течение, сносящее все, что становилось у него на пути.

Все города на фьорде сдались. И только Фирнстайн — нет. Оргрим хорошо помнил эту землю разоренной в эльфийскую зиму. На этот раз вреда получилось гораздо меньше. Разрушен был только Альдарвик. И парочка полей, по которым прошло слишком много воинов.

Тролль посмотрел на Олловейна. Эльфийский князь тоже, похоже, предавался своим мыслям. Интересно, что подвигло его на предательство Эмерелль? Его, вернейшего из верных?

В животе у Оргрима заурчало. Он выглянул в крошечное окно. Праздник Яблок уже начался. Король был голоден! Нетерпеливо посмотрел на королеву и блестящего рыцаря. Они говорили и говорили. Хотя говорить было почти что не о чем! Они говорили на южном диалекте, который Оргрим понимал с трудом. Что-то вроде того, что в бою они все время держались за одну цепь. И поймали при этом серебряного льва. Он не совсем разобрал. Они говорили слишком быстро. Потом они говорили о мертвых серебряных львах. Оргрим и не знал, что королева — заядлая охотница.

Наконец они, похоже, наговорились.

— На послезавтра брат Жоакино обещал нам перемирие, — сказала Гисхильда. Она казалась очень взволнованной. — Они не станут препятствовать уходу беженцев и жителей города. Гептархи также желают, чтобы население Фирнстайна покинуло поле боя прежде, чем начнется обстрел.

Олловейн коротко поблагодарил рыцаря.

Гисхильда вывела гостя на улицу, где его ждал эскорт.

— Как можно называть братом заклятого врага? — сказал Оргрим. — Они все ненормальные, эти люди. И королева в том числе.

— Они воспитывались вместе. Даже война не в силах разорвать эти узы.

— Весьма странный образ мышления! Тот, кто приходит в мою страну с мечом в руках, собираясь отнять ее у меня, тот враг мне! И не важно, что мы там вместе раньше делали.

Оргрим видел в окно, как королева прощалась с рыцарем долгим рукопожатием. Аппанасиос и его банда четвероногих головорезов возвращались с вылазки. Выглядели они сильно помятыми. Еще один безумец! Церковники собрали слишком много войск вокруг города, чтобы отваживаться на подобные вещи!

— Ты рассказывал королеве о своих планах, эльф?

— Нет. До сих пор о них знаем только мы двое. И Сахандан. Смирт привел лутиншу. Она очень одаренная. Она откроет звезду альвов.

Оргрим кивнул.

— Я так и подумал, что ты не попросишь о помощи в своем грязном деле ни единого эльфа. А Гисхильда? Разве ты не должен был сказать ей…

— Нет. Она думает, что мы отведем ее людей в Нахтцинну. Лучше оставить ее в неведении. Если бы она знала правду, то, вероятно, стала бы колебаться. Да и я думаю, что большинство людей побоялись бы идти в Альвенмарк. Они очень суеверны.

— Можно посмотреть на это с такой точки зрения, что ты уводишь у Гисхильды пару тысяч ее подданных. Радости от этого не будет. Как только они окажутся в безопасности, то поймут, что ты привел их не в Нахтцинну.

Олловейн улыбнулся.

— Никто из них никогда прежде не видел Нахтцинну. Мы приведем их на неприветливую, холодную землю. Они ведь именно таким образом и представляют себе твое княжество на севере. Если я скажу им, что они прибыли в Нахтцинну, то они поверят.

Все это Оргриму не нравилось. Он оставил бы Олловейна в покое, ведь, в конце концов, они заключили пакт. Но от всего этого у короля болела голова.

— Эмерелль заметит. Сканга говорит, что чувствует, когда много существ проходят тропами альвов.

— Но в твоем королевстве у нее нет власти.

Оргрим вздохнул. Голод исчез, словно его и не было. Все это слишком запутанно! Он пожалел, что так глубоко увяз в этих эльфийских интригах.

— Надеюсь, королева вспомнит о том, что не имеет власти в моей стране.

— Да что она сделает? — протянул Олловейн. — Отошлет сынов и дочерей человеческих обратно? Тут больше нет места для них. Все, кто находится здесь, сделали выбор не в пользу Тьюреда. Для них нет иного пути. Я помог им в принятии тяжелого решения. Как ты думаешь, стоит ли им ждать милостей от нового правителя?

— А стоит ли им ждать милости от Эмерелль? — возразил тролль. — Ты ведь знаешь ее лучше, чем кто-либо другой.

— Эмерелль не осмелится вмешиваться в твои дела.

Тролль сжал кулаки, затем медленно разжал. Сканга предупреждала его, чтобы он не шел на эту сделку. Но ему нравилось бодаться с королевой. И если сыны человеческие останутся здесь, то могут рассчитывать только на смерть. Он бросил взгляд на улицу. Пока они еще танцуют и веселятся. Но это пляска смерти.

Жиль прислушался к шороху дождя, барабанившего по крыше палатки. Он покинул Хоннигсвальд, не привлекая к себе особого внимания. Его сердце стучало так сильно, что было даже больно. В левой руке он чувствовал легкую колющую боль. Сегодня лейб-медик его еще не осматривал. Наверное, было глупо настаивать на том, чтобы подняться на гору на своих двоих.

Лейла, его личный гвардеец, не спускала с него глаз. Она недолюбливала его худощавого рыжеволосого лейб-медика. Вероятно, она давно уже раскусила подлог, несмотря на бороду и длинные,