убегай сейчас.

Олловейн остановился на первой ступеньке.

— Я не знаю, как объяснить тебе то, чего ты никогда не испытывал.

Ландоран поднялся. Устало оперся рукой на стену. Впервые Олловейн увидел признаки дряхления в отце. Тот слишком обессилел, чтобы скрывать их.

— Я никогда не стал бы упрекать тебя, если бы не мог понять твоих слов, отец. Если что и разделяет нас — так это то, что ты никогда даже не пытался…

— Ну хорошо… Магия… Она начинается с того, что ты погружаешься в глубокую медитацию. Ты пытаешься оставить позади темницу в виде плоти и найти в себе то, что бессмертно. И если тебе удается, то это подобно второму рождению. У тебя возникает ощущение, что ты выходишь из тела. Видишь себя со стороны. Мелкие потребности вроде голода и жажды уже не волнуют. У тебя больше нет тела, которое диктовало бы тебе море обязанностей. Тебя охватывает всеобъемлющее чувство свободы. А затем ты слышишь пение мира. И ты чувствуешь его, как бы странно это ни казалось, когда речь идет о песне. Ты осознаешь силу магии, которой пропитано все. Отделившись от тела, ты можешь создать самое чистое заклинание, потому что можешь стать единым целым с этой загадочной силой, лететь вместе с ней. А для стороннего наблюдателя ты просто сидишь. Тот, у кого никогда не открывалось внутреннее магическое око, никогда не сможет увидеть тебя, когда ты оставляешь тело. — Ландоран очень сильно побледнел. Он говорил отрывисто, но страстно. — Когда ты находишься внизу, в Зале Огня, то слышишь зов, как только покидаешь тело. Он не отдает приказы, однако противиться ему невозможно. Он тянет тебя туда, где горит в недрах этой горы вечный огонь. И внезапно ты становишься частью чего-то великого… Веселье, страхи и воспоминания о любви сотен жизней переполняют тебя. Ты запутываешься, а потом вдруг все складывается. Ты становишься частью большого хора. То, что отличает тебя, становится крохотной искрой воспоминаний, почти поблекшей рядом с великой мелодией, частью которой ты являешься. Линдвин руководит этим хором. Она проводит каждый голос на свое место. Никогда прежде не встречал я эльфийку, которая в столь юном возрасте достигла бы такого мастерства в магии. А камень альвов многократно увеличивает ее силу. Все, даже самые могущественные волшебники, подчиняются ей, потому что чувствуют, что это правильно. Даже я полностью подчинился ее мудрости и пою ее песню, когда занимаю место в Зале Огня. Так нам удается охладить раскаленный камень, уменьшить накопившееся давление. Однако силу, которой мы противостоим, нельзя измерить ни одним известным тебе мерилом.

Олловейну невольно вспомнился Таэнор, эльф, который сгорел. То, что рассказывал отец, было таким гармоничным и безобидным… Но ведь мастер меча своими глазами видел, что в действительности все иначе. Значит, Ландоран снова говорит не все.

— А что может убить, если ты всего лишь поешь песнь? — цинично поинтересовался он.

— Страх. Ты покидаешь тело. И, несмотря на то что оставляешь плоть, все еще способен утомиться. Это усталость духа. А потом есть еще жар. Ты принимаешь его в себя, чтобы лучше понять его. Ты должен слиться с ним, чтобы подавить его. Если тебе страшно или если вдруг ты вернешься в свое тело, то сгоришь изнутри, потому что в тебе есть частичка огня. Когда мы сознательно возвращаемся в свое тело, это происходит очень медленно. Мы должны отделиться от великой песни, что очень печально. Затем должны отыскать искру воспоминаний, в которой тлеет то, что делает нас отдельными личностями. Когда мы осознаем искру, в которой горит наш собственный свет, то можем снова объединиться со своим телом. Но если во время возвращения поспешить и пламя в душе будет еще слишком горячо, то оно уничтожит наше тело. Так произошло с Таэнором. Но это случается реже с тех пор, как великой песней дирижирует Линдвин.

— Что значит реже? Скольких мертвых мы должны оплакать?

— Когда я пел великую песнь, у нас было две-три… потери ежедневно. С Линдвин бывает одна или же ни одной. Она очень хорошо следит за хором волшебников.

Олловейн пристально поглядел на отца. Правду ли он говорит? Его лицо превратилось в безразличную маску. Единственное, что читалось на нем, — это безграничная усталость.

— И именно в тот миг, когда появляюсь я, умирает один из певцов? Какое странное совпадение!

В глазах Ландорана вспыхнул гнев, несмотря на то что внешне он остался совершенно спокоен.

— В общем-то нет. Между тобой и Линдвин существует очень сильная связь. Я ведь говорил, мы разделяем чувства друг друга, когда все волшебники-певцы сливаются в единую великую симфонию. Я почувствовал, что испытывает она к тебе. Как сильно хочет быть любимой тобой, как боится твоего презрения. Линдвин очень чувствительна. Должно быть, она ощутила, что ты пришел в Зал Огня. По этой причине я и не хотел, чтобы ты спускался сюда. Твое присутствие ее отвлекает.

— Ты всегда был мастером слова. Теперь ты, выходит, обвиняешь меня в смерти Таэнора. Как можно так искажать действительность?

— Я ни в чем не обвиняю. Это делаешь ты, чтобы сохранить душевное равновесие. Я называю вещи своими именами. Факт таков — певец умер в тот миг, когда ты появился на террасе. Это может быть связано с тобой, а может быть случайностью. Я научился жить с тем, что великие задачи требуют жертв. Душевное спокойствие ты можешь обрести только сам. Можешь ненавидеть меня за то, что я говорю. Это ведь чувство, знакомое тебе. Меня это уже не трогает.

— Это никогда тебя не трогало, отец. Не обманывайся! Ты похож на эту землю. Глыба льда! И кто не может защититься при помощи заклинания от твоего холода, того он убьет или изгонит.

Ландоран снова оперся на стену и закрыл глаза.

— Не думаю, что ты можешь оценить, как все выглядит для меня, для моей души. Я знаю имя каждого певца-мага, каждой певицы-волшебницы, которые погибли внизу, в Зале Огня. Я могу назвать тебе имена всех, кто распростился с жизнью, когда мы сражались с огнем прошлые два раза. Здесь, в Филангане, в хороший год рождается трое детей. Победы над огнем уничтожают мой народ. Не думай, что это оставляет меня равнодушным.

— А почему ты просто не оставишь Филанган?

— Потому что тогда смерти всех, кто сражался с огнем, будут напрасны. И на этот раз мы тоже победим. Благодаря Линдвин и камню альвов наша сила больше, чем когда-либо.

Эльфийский князь снова закрыл глаза. Его голос звучал глухо, словно он повторял литанию, произнесенную уже столько раз, что слова казались затасканными и незначительными.

— Я не стану приносить наш народ в жертву твоему безграничному тщеславию. Можешь быть уверен в том, что с этого момента я буду пристально следить за тем, что происходит в Зале Огня. И брошу Филанган, уведу всех защитников на высокогорное плато Карандамон, как только заподозрю, что Линдвин проигрывает. Я спасу ее и камень альвов от тебя.

Ландоран открыл глаза.

— Я был готов к тому, что ты обманешь народ нормирга. Ты слишком долго был вдали от нас, чтобы суметь понять. Я буду готов к твоему предательству, Олловейн. Бойся этого дня!

Колдовское сияние погасло на ночном небе, когда три тяжелых парусника постепенно стали набирать ход. Рагни и Люсилла только что вернулись на борт своих судов. Альфадас еще раз подробно изложил им план. Он не хотел битвы, только коротких стремительных атак. На протяжении последующих дней тролли не должны чувствовать себя в безопасности ни мгновения, пока будут идти по широкой ледяной равнине. Герцог с раздражением вспоминал ссору с Ландораном. Прятаться за стенами Филангана — ошибка. Вплоть до последнего часа перед отправлением Альфадас пытался убедить упрямого князя в том, чтобы рискнуть использовать ледяные парусники. В Снежной гавани столько кораблей. Если их перестроить так же, как «Гнев роз», «Ветер в ивах» и «Битву мечей», не нужно будет сидеть в крепости и ждать, пока тролли займут ее. Он ненавидел ожидание!

Альфадас невольно улыбнулся. Воины считали его спокойным, выдержанным человеком. Сколь же мало они знают его!