о хлебе насущном, — пробудились и взялись за дневные дела. С усилием, которое сделало бы честь самому Сизифу, я содрал себя с одра и устремился в кабинет, чтобы унять этот звон.

Я снял трубку, испытывая к ней чуть ли не благодарное чувство. Будь я бодр и свеж, эта пронзительная трель причинила бы мне муку, а в таком измочаленном виде, как я сейчас, — всего лишь действует на нервы, немножко раздражает своей настырностью. Звонил Хьюберт, но это открытие раздражения моего не погасило.

— Хей-хей, Хей-джи! Джеки Хейджи, где ты был?

— Привет, Хью. Это ты звонил мне часа два назад?

— Нет-нет-нет, я не звонил тебе два часа назад, ибо наперед знал, что не застану. Я ждал твоего звонка. Тво-е-го! Мы собирались пообедать? Так?

— Так, так!..

— А по-по-почему такой голос? Спросонок или не в духе?

— Нет, Хью, все в порядке. Просто готовлюсь к очередному марафонскому забегу по Нью-Йорку.

— К за-за-бегу? Хо-хо-хо, богатая идея! Ну что, забежишь в китайский квартал или нет?

— Ты раздобыл что-нибудь?

— Не-не-не что-нибудь, а то, что на-на-надо!

Выяснилось, что Хьюберт сделал больше, чем было в силах человеческих, и за неполные сутки разыскал всех четверых. И фотографии — трех из них. Я назначил ему встречу в час на Мотт-стрит. Он издал свой крякающий смешок, означавший высшую степень самодовольства, и повесил трубку.

Я стал обдумывать свои дальнейшие шаги. И решил, что самое правильное — отправиться к Тони. Он — владелец небольшого спортзала по соседству, который я посещаю на следующих условиях: я ничего не сообщаю его жене Лизе о его бесчисленных подружках, а он за это не берет с меня денег.

Условия эти были выработаны несколько месяцев назад, когда Лиза наняла меня, поручив выяснить, водят ее за нос или нет. Чтобы подкрепить доказательствами свой ответ, который был готов у меня, как только она вошла в мой кабинет, потребовалось очень мало времени. Однако я сообразил, что ей нужны не доказательства супружеской измены, а совсем наоборот. Далеко не все нанимают специалистов вроде меня, чтобы убедиться в безупречном поведении мужа или жены, хотя бывали в моей практике и такие случаи.

Взяв дело в свои руки, я занялся Тони и установил, что у него и в мыслях нет разбить Лизе сердце, смыться, прихватив ее денежки и т.д. Брак его вполне устраивал, просто ему требовалось внимания больше, чем могла дать одна женщина. Встречаются и такие мужчины.

Потом я сообщил Тони, какая гроза собирается над его головой, пожурил его и взял слово исправиться, намекнув на то, что Лиза не будет к нему столь снисходительна. В итоге каждый из супругов получил то, чего хотел, а я — возможность посещать спортзал бесплатно. По мнению одних, это позволяет мне держаться во всех отношениях молодцом, по мнению других — делает похожим на шкаф. Вы, конечно, понимаете, как я ночами напролет страдаю от такого разброса.

До спортзала было недалеко, но прогулка помогла мне стряхнуть с себя сонную одурь. Солнце окончательно отвоевало небосклон, рассеяв и обратив вспять тучи. Лужи высохли, от домов и деревьев заструился легкий пар, становившийся постепенно таким плотным, что казалось, будто на город набросили тюлевый полог.

В зале не было никого, кроме Тони: утренних завсегдатаев прогнала жара, время дневных еще не наступило. Я начал было свою обычную серию жимов от груди, но дело не пошло. Я слишком устал накануне, да и жарко было нестерпимо, и я тотчас покрылся липким потом, катившимся ручьями, заливавшим глаза, насквозь вымочившим мой тренировочный костюм и кроссовки. Даже гриф штанги и рукоятки тренажера стали мокрыми и такими скользкими, что пальцы срывались.

Я сдался и пошел спасаться от жары в душ, где смыл грязь, до которой не добрались ни утренний ливень, ни обильный пот. Я решил также побриться и исполнил свое намерение, то и дело смахивая капли пота с бровей, чтобы ненароком не перерезать себе глотку и не загнуться, не окончив расследования. Я знал, что никто по мне в этом случае убиваться особенно не станет, и старался быть поаккуратнее.

А из окон наползал влажный зной, и стены пустой комнаты сжимались вокруг меня все теснее, так что уже и дышать было трудно. Впору было помечтать, чтобы опять хлынул дождь. Открыв свой шкафчик в раздевалке, я обнаружил, что с прошлого раза оставил там полную смену белья и одежды. Это было необыкновенно кстати. Я тут же переоделся; чистые носки, трусы, свежая рубашка помогли мне прийти в себя даже больше, чем душ, вернувший меня к жизни.

Я на бегу крикнул Тони, что в самом скором времени мы вместе обедаем, выскочил на улицу, добежал до Юнион-сквер, где после недолгого — ужасно повезло! — ожидания сел в поезд, через весь город доставивший меня на Кенал-стрит. Оттуда было рукой подать до дома № 11 по Мотт-стрит, где в моем любимом китайском ресторане ждал меня Хьюберт.

Да, он был уже на месте: он любит приходить пораньше. Как обычно, сидел за угловым, с трех сторон отделенным от зала столиком. Начал он с того, что объяснил мне разницу между отбивными, приготовленными из мяса свиньи и хряка, затем поведал о своеобразных свадебных обрядах, бытующих в некоторых странах, и, наконец, перешел к делу.

Миллер сузил поле поисков до четырех человек. Джозеф Байлер, Эрнест Серслли, Фред Джордж, Уильям Стерлинг. Имеются адреса и телефоны всех. Известно, кто где работает, кто с кем разговаривает или не разговаривает, и по какой причине. Хьюберт раздобыл даже фотографии троих.

Как всегда, я был потрясен и, сочтя нужным поощрить его, бросить, так сказать, кость, спросил:

— Ну и ну! Как это тебе удалось?

— Очень просто. Я пустил в ход старинный трюк — будто бы я коллекционирую школьные альбомчики — ну, знаешь, на память об одноклассниках. Джордж ку-ку-ку-пился. Я застал его дома, он сразу пошел трепаться обо всех, с кем учился. А-а-артистическая личность: про каждого вспомнил какую-нибудь гадость. Ба-байлер — на год старше, его карточки нет. Разумеется, Джордж после того, как мы поговорили, с альбомчиком расставаться не пожелал. Ве-вечная история: па-па-память о прошлом, то да се... Жалко стало. Но когда он вышел из комнаты, я быстренько вынул из кармана свой аппаратик и переснял все три фотографии. Потом взял у него адреса и телефоны Байлера и Стерлинга. Сказал, что мне непременно нужно раздобыть такой альбомчик, это, мол, такое бесхитростное и чудесное свидетельство эпохи. Еще сказал, что надеюсь: кто-нибудь из его одноклассников продаст мне этот альбомчик.

Он сгреб с блюда пригоршню жареных орешков, призванных возбуждать аппетит и жажду, макнул их в горячую горчицу и разом высыпал в рот. С хрустом жуя, добавил:

— Так что можешь не беспокоиться. Все его сведения я проверил. Все точно.

— Отлично.

Это и в самом деле было отлично. За Хью ничего не надо подчищать: он не допускает ошибок и не оставляет недоделок. Он даже пририсовал бороды, которых, естественно, не было у Байлера и Джорджа по окончании школы. Хью умеет работать, а иначе я бы не имел с ним дела.

Было у меня к нему еще несколько вопросов, но появился официант, и все они отошли на задний план. Как обычно, Хьюберт сделал заказ сам, но я был не в претензии: во-первых, он знал мои вкусы, во-вторых, я вообще не привередлив, а уж сегодня после такого долгого поста был покладистей, чем когда-либо.

Наша трапеза началась с длинных ломтей жареной свинины, очень красиво смотревшейся на фоне белоснежной фасоли и красных перцев. За этим последовали цыплята, а венчало все фирменное блюдо — жареный рис с десятью видами овощей. Его одного хватило бы, чтобы накормить нас до отвала.

Я жевал, а в голове непрерывно прокручивал свалившееся на меня дело, особенно — в перерывах, когда на минутку отрывался от еды и мог переключиться еще на что-нибудь. Слава Богу, на манеры обедающих у Мотта внимания не обращают.

Забавное, кстати, это заведение. Официанты как на подбор — угрюмы и бесцеремонны: ни разу еще не попался мне человек учтивый и приветливый, но ни разу опять же я не остался недоволен едой. Ни разу! И, кстати, цены здесь такие умеренные, что никак нельзя требовать, чтобы официанты кланялись в пояс и целовали мне руку, благодаря за то, что я соизволил появиться и осчастливил их возможностью обслужить себя. Честно говоря, я считаю это одним из главных достоинств ресторанчика: принятый там стиль отваживал «яппи»[1].

Пока мы ели, Хьюберт излагал мне свои впечатления от тех четверых, которым я должен буду