Я неправильно поступил. Ну и черт с ним. Если бы я оставил чек у себя, миссис Филипс при случае и вправду могла бы отомстить и нагадить. Да и в любом случае чек этот давал ей возможность использовать его против мистера Филипса. Рано или поздно они поссорятся, и он напомнит жене, как настоял на своем и выписал сыщику чек, чтобы Мару нашли. И тут-то она расскажет, что чек она отняла, и Филипс сейчас же нальет себе стакан, а она будет орать что-нибудь о его бесхребетности, ни на минуту не задумываясь над тем, что это она, прежде всего она превратила его в пресмыкающееся, в слизняка.

Затылком чувствуя взгляд миссис Филипс, я шел к машине, отпирал дверцу, садился. Я старался не думать о ней, о ее муже, о ее дочках. Хватает мне хлопот и с одной Марой.

Я выбрался на шоссе и покатил назад, к центру города, раздумывая над делом в ожидании зеленого света. Ничего особенного я не надумал, потому что дела как такового все еще не было. Чем я располагал? Любовными терзаниями толстого Миллера и не ночующей дома девчонкой. Беседа же с ее семейством ничего не прояснила, а только подтвердила некоторые мои догадки.

Поглядев на карту, я выяснил, что мне ближе до Карраса, чем до подружки Серелли. Еще пятнадцать минут мелькали за окном деревья и каркасные дома, и я подъехал к особняку на четыре семьи, где Каррас занимал правую нижнюю сторону. Я подошел к его двери и позвонил. Очень скоро хнычущий голос, мало похожий на мужской, угрюмо осведомился, кого там черт несет.

Я крикнул через дверь:

— Мистер Каррас здесь проживает? У меня к нему дело.

«Мистер» вызвало оторопь. Любопытство возобладало на срок, достаточный, чтобы мой невидимый собеседник вышел из глухой обороны и спросил, что именно мне надо.

— Я по поводу его друга. Он дома?

Подействовало. За дверью, очевидно, соображали, по поводу какого еще друга я появился, потом попросили минутку подождать, шаги удалились, потом звук их приблизился. «Открывайте», — крикнули мне. Я нажал на ручку.

Внутри было темно: свет не горел, шторы были задернуты. Но я различал силуэт Карраса: тощую фигуру, несуразно длинную шею и наклоненную голову. Все это делало его похожим на больную нахохлившуюся птицу. Каррас был высок ростом, но почти бесплотен. Кажется, это о таких говорят: «Чихом перешибешь». В голосе прибавилось любезности:

— Извиняюсь, что не сразу вас впустил. Я с ночи, только встал. Что стряслось-то?

— Меня зовут Джек Хейджи. Я из Нью-Йорка. Ваш друг Карл Миллер нанял меня, чтобы я нашел...

— Да, знаю, — прервал он, — чтоб нашли эту сучонку Мару. Когда ж он поумнеет наконец? — Тут хозяин заметил, что я все еще на пороге. — Ой, извиняюсь, заходите, заходите.

Я последовал приглашению, вошел, закрыл за собой дверь и оказался в затемненной комнате.

— Насчет света — извиняюсь. Я только встал, сразу — не переношу. Ничего?

Я кивнул в том смысле, что ничего. Не знаю, свои ли глаза он берег, мои ли щадил — чтобы не увидели, какого рода окурки киснут в пепельнице. А может, не хотел, чтобы я заметил кровоподтеки на его физиономии. Не знаю. Неважно. Я дождался, когда он натянет купальный халат, и спросил:

— Вы с Карлом давно знакомы?

— Да. С тех пор, когда оба еще вот такими были. В школу вместе ходили, и всякое такое.

— А насчет женитьбы на Маре? Как вы думаете, это серьезно?

— Да ч-черт его знает... Она же с него не слезала. Как она скажет, куда захочет пойти, что ей втемяшится — так все и будет. «Ну, пожалуйста, Карли, ну, ради меня, сделай то-то, пойди туда-то». Он и рад. Вот, ей-богу, если в она сказала: «Ну, пожалуйста, Карли, перережь себе глотку», — этот придурок сейчас же бы это сделал. Понимаете? — Я не собирался возражать. Судя по всему, он был прав. Каррас продолжал: — А насчет свадьбы... Это вряд ли. На кой ей это было нужно. Она же его порастрясла, а дальше он ей без надобности.

— Порастрясла?

— А то! А вообще — точно не могу сказать. Думаю, что обошлась она Карлу недешево. Не знаю. Они мне не докладывали.

«Неужели?» — мысленно спросил я, а вслух сказал:

— Значит, потому она и сбежала?

— Выходит, вы не верите в эту чушь с похищением, так надо понимать?

— Я просто рассуждаю.

— Ага. И кто поверит, что этого ангелочка под покровом ночи чудища из Нью-Йорка выкрали из собственной спальни?

— Но вы-то как считаете?

— Я как считаю? — Он глядел на меня, и голова на длинной шее качалась взад-вперед, словно вопрос ошеломил его. — Я как считаю? — повторил он. — Я считаю, что наша Мара накушалась Миллером досыта и решила подыскать себе такого, чтоб у него и бумажник, и кой-чего еще было в потолще, чем у Миллера. Врубились? Вот что я об этом думаю.

Каррас был, как говорится, в порядке. Отрицать это было бы глупо. Об этом красноречиво свидетельствовали и его драный халат, и вся обстановка его тонувшей во мраке комнаты. Оранжевый таз, куда он сваливал грязные кружки, бумажные тарелки с остатками еды, какое-то барахло, словно бы по собственной прихоти и воле расползшееся повсюду, початая двухлитровая бутыль «Канадского Клуба» на телевизоре, а рядом несколько бутылок поменьше — «Ночной Экспресс», «Тигровая Роза» и абрикосовый бренди — все говорило об очевидном преуспевании.

Впрочем, меня это совершенно не касалось. Мне не было дела до того, как живет Тед Каррас. Мне надо было сдвинуться с мертвой точки, и потому я спросил:

— Ну и куда же она, по-вашему, подалась? Где она?

— Карл прав: она — в Нью-Йорке. Рванула от него. Да нет, мне никто ничего об этом не говорил, но догадаться нетрудно. Карл ей плешь переел, вот она и собрала свои вещички и махнула за лучшей долей.

— И что же, она уехала следом за кем-нибудь из тех, кто переселился в Нью-Йорк?

— Не-е-ет. Вот уж нет! Она за деньгами поехала. Она же — настоящая блядь, пробы некуда ставить. Ей без разницы — с кем, как, когда. Лишь бы платили. Врубились?

Одно я понял. До конца дней моих слово «врубаться» будет для меня кошмаром. И еще я понял, «врубился», так сказать, что Каррас или врет мне в глаза или чего-то недоговаривает.

— Вы уверены? — легко, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало никаких обвиняющих нот, спросил я. — Ничего другого не допускаете?

— Нет. — На лбу у него под редеющими волосами проступил пот, и даже в полутьме заметно было, как сузились его глаза. — Мара — она такая. Она за деньги на все готова. Время терять на своих земляков ей неинтересно. Эти птички — не ее полета. Это точно.

Вот теперь мне стало ясно, что он не умалчивает о чем-то, а нагло врет. Я протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до его разбитой скулы, заметив, как он резко дернулся назад.

— Отличный фингал. Сделано на совесть. Кто это вас так?

— Кто-кто?! Никто! Сам. Споткнулся, ударился.

— И на ногах — тоже сам?

— Да!

Я изучал багрово-желтые, уже отцветающие синяки у него на лице.

— Примерно недельку назад, — сказал я. — Верно?

— А вам-то что? У вас нет никакого права лезть в мои дела! Вы ж не из полиции или там еще откуда! — Он захлебнулся и не вдохнул, а как-то всосал воздух. — И вот что: уматывайте отсюда! Уматывай, говорю! Нечего тут!..

Он был перепутан насмерть. Не знаю только, кто и чем так его напугал. Но одно несомненно: кому-то было нужно нагнать на этого плейнтонского отщепенца страху, и этот «кто-то» не пожалел для исполнения своего замысла ни времени, ни сил. Результат — на лице. Но кто же это так постарался?

— В чем дело, Каррас? Вы что, не хотите помочь Карлу?

— Я ему не могу помочь. Да и вы тоже. Он и сам, придурок толстожопый, себе помочь не может. Мара