— О, он очень плох.
— Он без памяти?
— Нет, но боюсь, что умрет.
— А как вы?
— Я очень беспокоюсь за него, и знаете, никто не пришел навестить его. Он может умереть, как собака, а эти мексиканцы и глазом не моргнут. Ужасные люди!
— Хотите прийти сегодня вечером послушать передачу со стадиона?
— О нет, — сказала она. — Я слишком волнуюсь. Я буду молиться в часовне.
— Я думаю, что слышно будет хорошо, — сказал мистер Фрэзер. — Будут играть на побережье, и благодаря разнице во времени это будет довольно поздно, так что мы услышим как следует.
— О нет, я не могу. В международную встречу я чуть было не умерла. Когда вышла команда «Атлеты», я прямо-таки в полный голос читала молитвы: «О боже, помоги им попасть в цель! О боже, ну, дай же ему забить! О боже, дай им выиграть!» А когда третья игра подходила к концу, тут уж я совсем не выдержала. «О боже, пусть он пробьет хорошенько! О боже, дай ему силы». А потом настал черед бить «Кардиналам», это был сплошной ужас. «О боже, не дай ему попасть! О боже, избави ты нас от их ударов. О боже, ну пускай они промахнутся!» А это состязание еще хуже. Это команда «Notre Dame» — «Пресвятой девы»… Нет, я пойду в часовню. Они играют за пресвятую деву. За «Пресвятую деву»! Написали бы вы что-нибудь для пресвятой девы. Ведь вы можете. Вы и сами знаете, что можете, мистер Фрэзер.
— Я не знаю о ней ничего, что мог бы написать. Уже почти все написано, — сказал мистер Фрэзер. — Вам не понравится, как я пишу. Ей тоже не понравится.
— Вы когда-нибудь о ней напишете, — сказала сестра. — Я знаю, что напишете. Вы должны написать о пресвятой деве.
— Лучше приходите и послушайте состязание.
— Я не выдержу этого. Нет, лучше я пойду в часовню и помолюсь.
В этот вечер, не прошло и пяти минут с начала игры, как стажер вошел в комнату и сказал:
— Сестра Цецилия просит узнать, как идет игра.
— Скажите ей, что один гол уже забит.
Немного погодя стажер снова вошел в комнату.
— Скажите ей, что наши сшибают их с ног, — сказал мистер Фрэзер.
Немного позднее он позвонил дежурной сиделке:
— Не будете ли вы добры спуститься в часовню или передать с кем-нибудь сестре Цецилии, что «Notre Dame» выиграла четырнадцать — ноль к концу первого хавтайма и что все в порядке. Она может больше не молиться.
Через несколько минут сестра Цецилия вошла в комнату. Она была сильно взволнована.
— Что значит четырнадцать — ноль? Я ничего не понимаю в футболе. Для бейсбола это было бы очень хорошо, но в футболе я ничего не смыслю. Может быть, это ничего не решает. Я сейчас же иду обратно в часовню и буду молиться до самого конца игры.
— Исход ясен, — сказал Фрэзер. — Я ручаюсь вам. Останьтесь и послушайте со мной.
— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет, — сказала она. — Я сейчас же иду обратно в часовню молиться.
Мистер Фрэзер посылал ей сказать каждый раз, как «Norte Dame» забивала гол, и наконец, когда уже давно стемнело, сообщил окончательный результат.
— Ну, что сестра Цецилия?
— Она всё в часовне, — сказала сиделка.
На следующее утро вошла сестра Цецилия. Она была очень довольна и весела.
— Я знала, что они не смогут обыграть «Пресвятую деву», — сказала она. — Не смогут. Каэтано тоже лучше. Много лучше. К нему сегодня придут. Он еще не может их видеть, но они придут, и ему станет легче, и он будет знать, что он не забыт своими. Я пошла в полицию к О'Брайену и сказала ему, что он должен прислать каких-нибудь мексиканцев навестить бедного Каэтано. Он пришлет кого-нибудь сегодня днем. Тогда бедняге станет лучше. Это дурно, что никто не пришел навестить его.
В тот же день около пяти часов в палату вошли три мексиканца.
— Можно? — спросил самый высокий, с мясистыми губами и очень толстый.
— Конечно, можно, — ответил мистер Фрэзер. — Садитесь, господа. Может, выпьем чего-нибудь?
— Большое спасибо, — сказал толстый.
— Спасибо, — сказал самый черный и маленький.
— Нет, спасибо, — сказал тощий. — Вино мне в голову ударяет. — Он постучал себя по голове.
Сиделка принесла стаканы.
— Подайте им, пожалуйста, бутылку, — сказал Фрэзер. — Это из Рэд-Лодж, — пояснил он.
— Из Рэд-Лодж— это самое лучшее, — сказал толстый. — Много лучше, чем из Биг-Тимбер.
— Ясно, — сказал самый маленький. — И дороже.
— В Рэд-Лодж есть на все цены, — сказал толстый.
— Сколько ламп в приемнике? — спросил тот, который не пил.
— Семь.
— Здорово! — сказал он. — Сколько он стоит?
— Не знаю, — сказал мистер Фрэзер. — Его взяли напрокат. Вы, господа, друзья Каэтано?
— Нет, — сказал толстый. — Мы друзья того, кто ранил его.
— Нас прислала сюда полиция, — сказал самый маленький.
— Мы с ним держим небольшой кабачок, — сказал толстый. — Вот с ним, — кивнул он в сторону того, который не пил. — У того тоже небольшой кабачок, — кивнул он на маленького черного. — Нам в полиции сказали прийти, мы и пришли.
— Я очень рад, что вы пришли.
— Мы тоже.
— Хотите еще по рюмочке?
— Пожалуй, — сказал толстый.
— С вашего разрешения, — сказал самый маленький.
— Мне не надо, — сказал тощий. — Вино мне в голову ударяет.
— Вино замечательное! — сказал самый маленький.
— Почему не попробовать? — спросил мистер Фрэзер тощего. — Ну, покружится голова, и всё.
— А потом болеть будет.
— Вы не могли бы прислать к Каэтано его друзей? — спросил Фрэзер.
— У него нет друзей.
— У каждого человека есть друзья.
— У него нет.
— Что он делает?
— Он игрок.
— Хороший?
— Еще бы!
— У меня, — сказал самый маленький, — он выиграл сто восемьдесят долларов. Теперь во всем мире не найдешь ста восьмидесяти долларов.
— У меня, — сказал тощий, — он выиграл двести одиннадцать долларов. Вы только представьте себе такую сумму!
— Я никогда не играл с ним, — сказал толстый.
— Он, должно быть, очень богат, — предположил мистер Фрэзер.
— Он беднее нас, — сказал маленький мексиканец. — У него только и есть что рубашка на плечах.
— Да и та теперь ничего не стоит, — сказал мистер Фрэзер, — прострелена пулями.
— Ясно.
— Тот, что ранил его, тоже игрок?
