— Наверно.

— Ты уже не помнишь, какие?

— Нет.

Он снова погружается в книгу. Он утверждает, что начисто забыл свое детство. Отец — мелкий промышленник из Нормандии, два брата, нормальные отношения с матерью: никаких причин бежать от прошлого. Однако он никогда о нем не говорит.

Он читает. Раз это досье нагоняет на нее скуку, она могла бы тоже почитать. Что? Жан-Шарль обожает книги, которые ни о чем не говорят. «Ты понимаешь, самое потрясающее у этих молодых писателей, что они пишут не для того, чтоб рассказать какую-нибудь историю: они пишут, чтобы писать, точно камни складывают в кучу ради удовольствия». Она решилась однажды прочесть описание висячего моста, занимавшее триста страниц, но не выдержала и десяти минут. Что до романов, которые рекомендует Люсьен, то они говорят о людях, о событиях, столь же далеких от моей жизни, как Монтеверди.

Пусть так. Литература для меня звук пустой. Но надо же хоть просвещаться: я превратилась в невежду! Папа говорил: «Лоранс станет, как я, библиотечной крысой». А вместо этого… То, что она отстала в первые годы брака, понятно, случай классический. Любовь, материнство — резкий эмоциональный шок, в особенности если замуж выходишь очень молодой, когда ум и чувства еще не достигли гармонического равновесия. Мне тогда казалось, что будущего нет: оно есть у Жан-Шарля, у девочек, но не у меня. К чему же мне читать? Порочный круг: я пренебрегала собой, скучала и чувствовала, что все больше себя утрачиваю. Причины ее депрессии были, конечно, более глубокими, но в психоаналитике она не нуждалась: она выбрала профессию, которая ее интересовала, и вышла из депрессии, обрела себя. А сейчас? Сейчас проблема изменилась: мне не хватает времени; вечно я в поисках идей, формул, это превращается в наваждение. И все же, когда она начала работать в Пюблинфе, она по крайней мере читала газеты; теперь она полагается на Жан-Шарля, он ее держит в курсе происходящего; этого недостаточно. («Составляйте обо всем собственное мнение!» — говорила мадемуазель Уше. Она была бы весьма разочарована, увидав меня сегодня!) Лоранс тянется за «Мондом», который валяется на столике. Ничего не получается: нельзя было терять нить — сейчас она тонет, все началось когда-то раньше. Что такое Бурунди? ОКАМ? Чем недовольны бонзы? Кем был генерал Дельгадо? Где, собственно, находится Гана? Она складывает газету, испытывая все же чувство облегчения: никогда ведь не знаешь заранее, на что рискуешь наткнуться. Как я ни бронировала свою шкуру, я далеко не так закалена, как они. «Женская склонность к содроганиям», — говорит Жан-Шарль, хоть он и сторонник женского равноправия. Я с этим борюсь; мне собственные содрогания противны, самое лучшее — избегать всего, что может их вызвать.

Она снова принимается за досье. Зачем мы существуем? Для меня это не проблема. Существуем, и все. Главное, не обращать внимания, взять разбег, и единым духом — до самой смерти. Пять лет тому назад бег пресекся. Я снова разогналась. Но время тянется долго. Падения неизбежны. Для меня проблема в том, что внезапно все рушится, точно на вопрос Катрин существует ответ, и ответ ужасающий! Нет, кет! Думать так — значит скатываться к неврозу. Я не упаду снова. Я предупреждена, вооружена, я держу себя в руках. Впрочем, подлинные причины тогдашнего кризиса мне ясны, они — в прошлом; я выяснила для себя, в чем состоял конфликт; мои чувства к Жан-Шарлю наталкивались на любовь, которую я испытывала к отцу; теперь этот разрыв меня не мучит, я откровенна с собой до конца.

Дети спят, Жан-Шарль читает. Где-то думает о ней Люсьен. Она ощущает себя в гнезде, в коконе собственной жизни, полной и теплой. Нужно только быть бдительной, и тогда ощущение надежности не даст трещины.

Зачем я понадобилась Жильберу?

Окруженные влажными садами, пахнущими осенью и провинцией, все дома Нейи напоминают клиники. «Не говорите Доминике». В его голосе звучал страх. Рак? А может быть, сердце?

— Спасибо, что пришли.

Гармония серых и красных тонов, пол, затянутый черным бобриком, редкие издания на стеллажах из ценного дерева, две современные картины с дорогостоящими подписями, стереорадиола со всеми аксессуарами, бар — вот такой кабинет миллиардера она должна продавать каждому клиенту, покупающему всего лишь купон репса или сосновую этажерку.

— Виски?

— Нет, спасибо. — У нее комок в горле. — Что случилось?

— Фруктового сока?

— С удовольствием.

Он наливает ей, наливает себе, кладет лед в ее стакан, не торопясь. Привычка чувствовать себя хозяином положения и высказываться, когда он считает нужным? Или ему неудобно?

— Вы хорошо знаете Доминику и можете мне дать совет.

Сердце или рак. Если Жильбер спрашивает у Лоранс совета, дело идет о чем-то серьезном. Она слышит слова, которые повисают в воздухе, лишенные всякого смысла.

— Я влюблен в молодую девушку.

— То есть как?

— Влюблен. От слова «любовь». В девятнадцатилетнюю девушку. — Его губы складываются в улыбку, он говорит отеческим тоном, точно объясняя умственно недоразвитому ребенку нечто очень простое: — В наше время не так уж редко случается, что девятнадцатилетняя девушка любит мужчину, которому перевалило за пятьдесят.

— Значит, и она вас любит?

— Да.

Нет, беззвучно кричит Лоранс. Мама! Бедная моя мама! Она не хочет ни о чем расспрашивать Жильбера, не хочет облегчить ему объяснение. Он молчит. Она уступает, поединок с ним ей не по силам:

— И что?

— А то, что я женюсь.

На этот раз она кричит громко:

— Но это невозможно!

— Мари-Клер дала согласие на развод. Она знает и любит Патрицию.

— Патрицию?

— Да. Дочь Люсиль де Сен-Шамон.

— Это невозможно! — повторяет Лоранс. Она однажды видела Патрицию девочкой лет двенадцати, белокурой и манерной; и ее фотографию, датированную прошлым годом: вся в белом на первом балу; прелестная индюшка без гроша, которую мать швыряет в богатые руки. — Вы не бросите Доминику: семь лет!

— Именно.

Он подчеркнуто циничен, и рот его округляется, как бы выставляя улыбку напоказ. Он просто хам. Лоранс слышит, как колотится ее сердце, сильно, торопливо; она точно в страшном сне, когда не можешь понять, происходит ли все на самом деле или тебе показывают фильм ужасов. Мари-Клер согласна на развод: разумеется, она счастлива, что может напакостить Доминике.

— Но Доминика любит вас. Она думает, что на исходе дней вы будете вместе. Она не переживет, если вы бросите ее.

— Переживет, переживет, — говорит Жильбер.

Лоранс молчит. Слова бесполезны, она понимает.

— Ну, не сидите с таким удрученным видом. У вашей матери сильная воля. Она отлично отдает себе отчет в том, что женщина пятидесяти одного года старше мужчины, которому пятьдесят шесть. Она дорожит своей карьерой, светской жизнью, она примирится с разрывом. Я не знаю только — и об этом-то я и хотел с вами посоветоваться, — как наилучшим способом сообщить ей.