Человек он важный и без дурных привычек.

К тому времени великое множество американских литераторов курсировало взад-вперед между Штатами и Англией, и Том правомерно счел, что должен ехать в Лондон.

В пути он понял, что продавать „Приключения Тома Сойера“ с собственноручной надписью героя куда проще, чем их писать.

Через месяц Том благополучно сошел с парохода в Ливерпуле и наконец добрался до Лондона, но Крейна там не было. О нем говорили, что он привез из Нью-Йорка туберкулез и кучу невозвращенных авансов за книги, которые не смог написать. Кроме того, ему хотелось положить конец позорным слухам, будто он живет с некоей веселой дамочкой, бывшей содержательницей борделя в Новом Орлеане, и постоянным неладам с нью-йоркской полицией из-за того, что он публично, в печати, защищал невинных жертв ее насилия. Чахотка между тем прогрессировала, и Крейн отправился лечиться в Германию. Пока Том гадал, стоит ли последовать за ним, пришло известие, что Крейн умер.

Несчастному молодому таланту было всего двадцать восемь лет.

Том был убит горем.

Вскоре он узнал, что Брет Гарт тоже умер в страшных мучениях от рака горла.

Снова опоздал, оплакивал Том свою судьбу.

Правда, оставался еще Генри Джеймс.

Но Генри Джеймс, никогда не отличавшийся отменным здоровьем, впал в очередную глубокую депрессию и категорически отказался принять его, вообще принимать кого бы то ни было. В числе причин его подавленного настроения были недавняя смерть брата Уильяма, давние семейные неурядицы, пошатнувшееся положение в литературе, углубляющийся спад интереса к его последним величайшим романам „Крылья голубки“, „Послы“, „Золотая чаша“. Их мало хвалили, много ругали и редко читали. Добавьте к этому четыре года упорного труда над подготовкой нью-йоркского издания своего собрания сочинений, которое не привлекло внимания и принесло мизерный гонорар в сотню фунтов стерлингов, уничтожающую критику со стороны Г. Дж. Уэллса и других авторитетов и уж совсем ничтожную, пошлую причину — разговоры о том, что он ездит в роскошном, но чужом лимузине, принадлежащем его доброй старой состоятельной знакомой Эдит Уортон, чьи скромные, небольшие по объему, доступные романы приходились по вкусу читающей публике и приносили автору больше почета и доходов, чем его солидные сочинения. Добавьте к этому непереносимое унижение, которое Джеймс испытал, узнав, что Эдит Уортон втайне начала сбор средств в его пользу!

„Нет никакой надежды, что мистер Джеймс примет вас“, — отрезал смотритель квартиры писателя в Челси. Если Том Сойер хочет узнать что-либо у мистера Джеймса, ему достаточно прочитать все, что тот написал, если у него хватит сил и времени. Есть, правда, более легкий путь. Почему бы ему не поговорить со знакомым мистера Джеймса и видным его почитателем Джозефом Конрадом?

Том, разумеется, слышал это имя, и идея встретиться с известным романистом польского происхождения, но пишущим на английском, его вдохновила. Не медля ни дня, он отправился навестить Конрада, который жил в графстве Кент, недалеко от местечка Рай, где располагался загородный дом мистера Джеймса. Путешествие было недолгим, но Том опять приехал слишком поздно.

Джозеф Конрад страдал серьезным нервным расстройством. Он не желал ни с кем общаться и мог говорить только по-польски. Болезнь отшибла у него память: он совершенно позабыл английский. Как и в случае с Генри Джеймсом, недавние романы бедного Конрада — „Лорд Джим“, „Ностромо“, „Глазами Запада“, которые сейчас повсеместно считаются лучшими его вещами, — расходились неважно и означали конец его репутации и способности жить пером. Далее, очередная революция вкусов, которые с удивительным постоянством происходят в мире словесности, расшатывая авторитет самых устойчивых фигур, развивалась в неблагоприятном для него направлении. В довершение всего он испытывал острую, жестокую нужду в деньгах. Отчаянные письма издателям оставались без ответа; создавалось впечатление, будто воротилы книжного рынка поголовно страдают прогрессирующей глухотой. Конрад напрасно умолял их выплатить полагающиеся ему суммы или аванс под будущую работу. Он проклинал, правда, пока только по-польски, тот день, когда ступил на зыбкую почву писания романов. В свое время он получил чин капитана и теперь безуспешно пытался устроиться на корабль, уйти в море, снова начать простую, здоровую жизнь, расстроенную бумагомаранием.

„Черт побери!“ — в сердцах произнес Том. В голову незаметно закралась тревожная мысль: неужели никто, кроме Эдит Уортон, не способен зарабатывать на жизнь и заниматься любимым делом? Он не знал, что несчастная Уортон, на свою беду, была замужем за никчемным гуленой и выпивохой, который промотал ее наследство, и терпеливо несла свой крест.

Том не мог придумать ничего путного для продолжения своего литературного странствия и решил возвращаться домой.

Томительно тянулись часы и дни океанского плавания. Делать на пароходе было решительно нечего, и Том думал, чем бы заняться. И вдруг ему пришла потрясающая идея! Несмотря на добытый им перечень жизненных катастроф, он начал размышлять над тем, чем тешило себя, до и после него, бесчисленное множество людей, не имеющих более интересного и дельного занятия. Том Сойер решил писать роман!

Чем дольше он думал, тем заманчивее казалась ему эта мысль. В последнее время он прочитал так много плохих романов, включая две-три книжки самого мистера Клеменса, что чувствовал: он напишет не хуже. Чем он хуже других? О чем роман? Конечно, о Томе Сойере, причем написанный самим Томом Сойером. Возможно, в соавторстве с Марком Твеном. Роман продолжит ряд книг о нем, которые мистер Клеменс давно начал под своим известным всему свету псевдонимом. Том не сомневался, что книгу расхватают, как горячие пирожки, что идея понравится мистеру Клеменсу, тот будет рад счастливой возможности заработать легкие деньги и сам предложит сотрудничество. Жаль, что он использовал название „Том Сойер за границей“, но, может быть, „Том Сойер о себе за границей“? Звучит, а? Или „Том Сойер — путешественник“ — тоже неплохо.

Пройдя пограничный и таможенный контроль, Том вместе с заметками и планом романа поспешил к новому месту жительства Марка Твена в городке Реддинг, штат Коннектикут.

В Реддинге его оглушили новые печальные известия. Незадолго до того мистер Клеменс возвратился из Флоренции, что в Италии, куда поехал с женой Оливией. Оба были нездоровы, оба страдали приступами ревматизма, оба нуждались в более благоприятном климате для поправки здоровья. Во Флоренции Оливия совсем зачахла и умерла.

Возвратившись в Америку вдовцом, мистер Клеменс поселился в Реддинге с дочерью Кларой, той самой, которая была подвержена приступам падучей. Однажды, когда она принимала ванну, с ней случился очередной припадок, она потеряла сознание и захлебнулась. Мистер Клеменс не желал никого видеть. Трое из его четверых детей умерли прежде него, и жена тоже. Зато раньше, живя в Нью-Йорке, он прогуливался по улицам в модном белом костюме. Любил, когда на него обращают внимание и узнают. Любил порисоваться старик.

Том не страдал слабоумием. Он великодушно понял и простил нежелание мистера Клеменса принять его. Ему, простодушному, и в голову не могло прийти, что Сэмюэл Клеменс, написавший „Приключения Тома Сойера“, „Том Сойер — сыщик“ и „Том Сойер за границей“, к этому времени и слышать не хотел это имя, даже возненавидел его, как возненавидел очень многое в окружающей жизни.

Том был в растерянности, его литературная экспедиция закончилась ничем, и желание сделать писательскую карьеру значительно поостыло. Поскольку уж он попал в Коннектикут, то единственно из чистого любопытства проехал дальше на север Новой Англии, в Конкорд, что в штате Массачусетс, разузнать, что удастся, еще об одном американском кумире. Он знал, что Натаниел Готорн умер здесь много лет назад. Однако он не знал, что мистер Готорн, замкнутый, угрюмый человек, тоже всю жизнь бился как рыба об лед, чтобы своими серьезными сочинениями прокормить семью и себя, и не бросал любимой работы, даже впав в немилость у публики и издателей, что последние годы он провел в трагическом одиночестве, что угасание творческих сил вызвало сдвиги в его психике, нашедшие отражение в нескольких незаконченных и неопубликованных романах.

Возвращаясь назад через Бостон, Том узнал, что к концу жизни Генри Уодсворт Лонгфелло, однокашник Готорна в Боудойнском колледже, затем профессор в Гарварде и, можно сказать, национальный поэт Америки, впал в глубокую меланхолию после того, как во время пожара в доме у него на глазах погибла его жена. Вдобавок к нему пришло осознание того факта, что другие поэты, взять хотя бы Эдгара По и Уолта