было убийственно. За анекдоты преследовали, ссылали, сажали в тюрьмы. Недаром же говорили, что в нашей стране — Советском Союзе — в течение семидесяти лет проходил постоянный (негласный) конкурс на лучший политический анекдот. Первая премия — двадцать пять лет тюрьмы. Вторая премия — пятнадцать лет заключения. Третья премия — срок «всего лишь» в десять лет, а поощрительные награды — от трех до семи лет лишения свободы. И не надо полагать, что это само по себе анекдот или же преувеличение ради «красного словца». К сожалению, так и было. Я знаю нескольких человек, которые пострадали за анекдоты о Сталине, о советском строе, о марксизме-ленинизме. За едкий анекдот, рассказанный в узкой компании, весельчаки прошли через тюрьмы и лагеря. Мои знакомые «схлопотали» по десятке. Режим был жесток и безжалостен. Людям загубили, сломали, искорежили жизнь. В общем-то ни за что! Вот уж действительно: «Язык мой — враг мой!» Эти факты говорят о том, что доносительство в Советском Союзе стало нормой жизни, что число стукачей было невероятно.
В тоталитарных государствах порядок держится на принуждении, насилии, на подавлении личности. Вольнодумство, насмешки над властью, язвительный сарказм в ее адрес выжигались каленым железом тайной полицией. У нас это было поручено КГБ, который успешно справлялся с подавлением инакомыслия.
Анекдот — это слово пришло к нам из древнегреческого — означает дословно «неизданный». С самых ранних времен, когда не существовало ни авиации, ни железных дорог, ни магнитофонов, неизданное, устное, фольклорное творчество тиражировалось с неслыханной быстротой. Скорость распространения шуток казалась сверхъестественной и была необъяснимой. И никто никогда не знал, кто же автор убийственной остроты. Сочинитель оставался анонимным и поэтому на свободе. Авторское тщеславие в этом виде творчества было излишним.
Конечно, социально-политический анекдот — форма протеста, разновидность борьбы против власти — глупой, жестокой, неправедной. Безоружные люди — бедные, бесправные, униженные — сводили таким образом счеты с ненавистным режимом. Анекдоты всегда служили репертуаром ярмарочных артистов, их оглашали в балаганах, на потеху простой публики, их распространяли бродячие актерские труппы. И нередко исполнителей за это нещадно наказывали.
Но социально-политический анекдот и умирает быстрее других. Стоит только измениться условиям жизни, — к примеру, умрет ли диктатор или его сметет революция, улучшатся ли условия жизни, придет ли к правлению иная партия, — и то, что казалось гомерически смешным вчера, становится ныне непонятным, а, следовательно, и не веселящим. Например, слово «сиськимасиськи» ничего не говорит современной молодежи. А нам, жившим в эпоху застоя, понятно, что это означает попытку генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева вымолвить слово «систематически». Но учитывая его специфическую дикцию, это оказывалось ему не по силам.
Эта «смертность» смешного относится не только к анекдотам, но и вообще к комедийному жанру. Шутки, каламбуры, репризы, анекдоты, которые забавляли и веселили одно поколение, оставляют равнодушным другое.' Сейчас едва ли встретишь читателя, который бы заливался хохотом над сочинениями Аристофана или умирал бы со смеху, вникая в коллизии комедий Шекспира.
Юмор, как правило, категория социальная. Каждое веселое произведение, полюбившееся читателям, содержит в себе намеки, насмешки, сатирически разоблачает пороки, присущие именно данному обществу и его деятелям именно на данном отрезке времени. Юмор, сатира и, в первую очередь, политический анекдот всегда злободневны и поэтому понимаются современниками с полуслова.
Но самое ужасное, когда подданные настолько презирают своих властителей, что даже не сочиняют про них анекдотов. Помню, в 1967 году накануне «Пражской весны» чешские друзья говорили мне: «У нас такой непопулярный президент, что о нем даже нет ни одного анекдота».
В восприятии анекдота очень важен фактор первичности. Одна и та же шутка редко смешит дважды. В отличие от осетрины, которая не бывает «второй свежести», анекдоты с бородой бывают.
Существует еще один фактор восприятия анекдота (причем очень важный) — это талант рассказчика, ибо анекдот — жанр устный. Есть люди, которые патологически не умеют рассказывать анекдоты, но очень любят это делать. Это попросту убийцы смешного, киллеры анекдотов. А встречаются и грандиозные интерпретаторы, доставляющие наслаждение, вызывающие у слушателя каскады смеха. К примеру, член редколлегии нашей «Антологии…» Юрий Никулин один из лучших рассказчиков анекдотов.
Кстати, и другого члена нашей редколлегии Михаила Жванецкого можно отнести, скорее, к творцам устного жанра. Все, что он пишет, сочиняет, очень выигрывает, когда сам автор или же талантливые исполнители читают, хочется сказать, играют его монологи вслух. Это всегда смешно, блестяще, тонко, остроумно. Но в записи иной раз то, над чем ты покатывался со смеху, кажется плоским, каким-то выпрямленным. Порой удивляешься самому себе, — над чем же ты смеялся? И, тем не менее, записывать анекдоты надо, так они сохраняются для истории.
Итак, перед Вами «король анекдотов» — социально-политический. При чтении этого тома от Вас, Дорогой Читатель, иногда потребуется определенное соучастие: и знание истории, и знакомство с биографиями политиков, и эрудиция, и некая политизированность, чего нашему современному человеку не занимать. Итак, в путь по дорогам и тропинкам политической насмешки.
ОТ ПОКОЛЕНИЯ К ПОКОЛЕНИЮ. ЛУКИАН[1]
Старая это истина, что «нет ничего сладостнее отчизны».
В самом деле, разве существует что-либо не только более приятное, но и более священное, более возвышенное, чем родина. Ведь всему, что люди считают священным и исполненным высокого смысла, научила их родина, ибо она дает им жизнь, вскармливает и воспитывает их. Пусть многих восхищает могущество и великолепие чужих городов, пышность строений, зато все любят отечество. Многие наслаждались — и даже слишком — созерцанием бесчисленных чудес в чужих краях, но никто не был настолько обольщен их обилием, чтобы забыть родину.
По-моему, каждый, кто гордится тем, что он гражданин богатого города, не знает истинного смысла любви к отчизне: ясно, что такой человек стал бы скорбеть душой, достанься ему в удел родина поскромнее. Мне же приятнее чтить само слово «отчизна». Тот, кто станет сравнивать между собой разные города, пусть сопоставит их величину, красоту, изобилие в них товаров. Но когда нужно сделать среди городов выбор, никто, пожалуй, не отдаст предпочтения самому великолепному из них, пренебрегая отчизной: нет, он будет молить богов о том, чтобы родина сравнялась богатством с другими городами, но выберет только се, какой бы она ни была.
Так же поступают добрые сыновья и справедливые отцы. Прекрасный и благородный юноша не предпочтет родному отцу чужого человека, а истинный отец не полюбит чужое дитя, пренебрегая родным. Полные любви к своим детям, отцы отводят им особое место среди всех прочих, и им кажется, что их сыновья самые красивые, самые сильные, самые безупречные. И мне думается, каждый, кто иначе судит о своем сыне, смотрит на него не отцовскими глазами.
Нет слова ближе и дороже, чем слово «отчизна», как нет для нас ничего дороже отца. Если юноша полон должного почтения к отцу (таково повеление закона и природы), разве он тем самым не почитает и родину? Ведь и отец его — частица родины, и отец отца, и все предки, пращуры и отчие боги, до чьих имен мы дойдем, поднимаясь от поколения к поколению.
Сами боги любят свою родину: как им и подобает, они наблюдают за людскими делами, считая всю землю и море своим владением; однако среди всех городов каждый из бессмертных больше всего почитает тот, в котором появился на свет.
Конечно, города, где родились боги, особенно священны, и благословенны острова, на которых празднуется рождение богов. Даже жертвы, которые человек приносит, приехав на родину бога, считаются угодными небожителям. И если имя отчизны дорого самим богам, то как же людям не дорожить родиной особенно сильно?
