безбрежных просторах. И нас вновь посещало своеобразное чувство, доступное человеку лишь вдали от всех городов: как будто понятие времени теряло свой смысл и прошлое сливалось воедино с настоящим. Время подразделялось не на века, а только на дни и ночи.

Стоя ночью на мостике или лежа на крыше рубки и глядя, как стеньга рисует круги среди знакомых созвездий, мы все более сближались со вселенной, забытой всеми, кроме астрономов и астронавтов. Звезды перестали быть для нас хаотическим скоплением блестков, вроде морского планктона. Мы узнавали их, запоминали время и пути их следования над носом и парусом ладьи. Из ночи в ночь — одна и та же последовательность, одна и та же скорость. Не удивительно, что люди Двуречья и Древнего Египта — стран, отличающихся широкими просторами, — становились замечательными астрономами, точно знали периоды обращения главнейших небесных тел, правили по ним и передали нашим предкам упорядоченный календарь.

Бывали ночи, когда «Тигрис» представлялся мне ракетой. Голубые от фосфоресценции бунты разбрасывали пляшущие искорки, за рулевыми веслами тянулись яркие световые дорожки, которые напоминали лучи от фар, а еще дальше сливались как бы в раскаленную реактивную струю, толкавшую наш черный парус вперед среди скопища звезд.

Первого марта в дневнике записано: «Мы вышли в плавание в ноябре, теперь март, и мы все еще на борту. Невероятно, но факт: вчера и сегодня море у левого борта пахло рыбой! Возможно ли, чтобы морские обитатели, издающие явственный запах над водой, могли воздействовать на наше обоняние, скопившись в большом количестве у ее поверхности?»

Спустя несколько дней мы были исторгнуты из царства рыб и древнего человека. Норману удалось наладить надежную радиосвязь со все еще далеким от нас современным миром. Отчетливо слыша голос Фрэнка с Бахрейна, мы с удручающей регулярностью принимали очередные новости. Вдруг оказалось, что «Тигрис» вышел на курс, ведущий к столкновению с политическими событиями. Через четыре месяца после старта камышовой ладьи в Ираке и через четыре недели после отбытия из Пакистана возникли серьезные навигационные трудности. Не потому, что «Тигрис» отказался слушаться руля, а потому что обширные области прямо по нашему курсу стали запретной зоной.

Мы наметили пройти от Мелуххи до Пунта, нынешнего Сомали, поскольку египетские источники упоминают этот плодородный уголок Африки, посещавшийся купцами и мореплавателями из Египта. Запросив разрешение на заход в Сомали, мы получили через Бахрейнское радио первое предостережение из Лондона: «Вчера не было телефонной связи с Сомали, так как эфиопские войска заняли крупный город. Весьма настоятельно советуем воздержаться от попыток пристать к этим берегам».

Сомали начала военные действия. Яхты, заходившие в сомалийские воды, перехватывались, и команды заточались в тюрьму. Отсюда следовало, что 2400 километров африканского побережья к югу от Аденского залива закрыты для нас. Что направляясь к Красному морю, мы должны сторониться «рога Африки» и править севернее, подальше от африканских берегов и поближе к аравийским берегам залива.

Но тут же из Лондона поступило предупреждение, что аравийский берег также запретная зона. Южный Йемен закрыл свои границы. Правительство Народной Демократической Республики Йемен, занимающей 1600-километровую полосу Аравийского полуострова от Омана до Северного Йемена, который расположен на побережье Красного моря, обороняло свои рубежи от капиталистических соседей.

Получалось, что надо осмотрительно прокладывать курс, стараясь держаться срединной линии протянувшегося на полторы тысячи километров Аденского залива, и не подходить к окаймляющим его запретным берегам. Наше решение вызвало у лондонских членов консорциума новую тревогу: «Вы в самом деле собираетесь войти в Аденский залив и дальше проследовать в Красное море? Удастся ли вам выдерживать такой курс? Просьба помнить о политической ситуации этого района в соответствии с нашими прежними рекомендациями. Мы не можем рассчитывать на сотрудничество правительств Южного Йемена и Сомали. Все».

Мы были уверены, что сможем выдерживать нужный курс. Взяли прицел на узкий Баб-эль-Мандебский пролив, ведущий в Красное море из глубины столь опасного для нас Аденского залива, и тут ветер пропал. Начисто пропал. Полнейший штиль. В 1400 милях от пролива мы оказались во власти незримых океанских течений. В жизни не видел такого гладкого океана. Даже ряби не было, кроме той, которую вызывала ладья. Парус повис этаким гобеленом, и вода отражала бежевую пирамиду на фоне красного солнечного круга. Задумаешь поплавать, ляжешь на водное зеркало — куда ни погляди, ничего похожего на линию горизонта. Даже голова слегка кружилась, когда мы парили что твои космонавты возле подвешенного в безбрежной синеве «Тигриса», к тому же двойного, как на игральной карте. Красиво! Да только вот незадача: наши штурманы брали высоту солнца и звезд и докладывали, что нас несет к Сокотре.

Сокотра — большой остров, расположенный перед «рогом Африки» примерно посередине между Сомали и Южным Йеменом, которому он принадлежит. На всякий случай мы запросили разрешения зайти на Сокотру. И снова последовал обескураживающий ответ: «Обращались в посольство Южного Йемена в Лондоне с просьбой разрешить «Тигрису» при необходимости заход на Сокотру. В посольстве знают, что «Тигрис» находится вблизи острова, но объявили, чтобы «Тигрис» без письменного разрешения не пытался, повторяем, не пытался приставать к Сокотре».

Течение несло нас все ближе к острову. Лондон снова подчеркивал:

«Рискуете арестом, если высадитесь на Сокотре без разрешения».

Помимо этого, мы получили предупреждение от министерства иностранных дел одной западноевропейской страны:

«Не подходите сейчас к Сокотре, могут быть неприятности».

Кому-то понадобилось пустить слух, будто русские задумали учредить военную базу на этом острове, контролирующем вход в Аденский залив и Красное море. Будто бы самолетам и судам запрещается подходить к нему на расстояние прямой видимости. Между тем из самого Южного Йемена сообщили, что для подхода к Сокотре достаточно получить разрешение местных властей.

При полном безветрии мы беспомощно дрейфовали в сторону Сокотры, принимая по радио все новые предупреждения. Дескать, нас могут обстрелять, могут предать суду военного трибунала.

Двенадцатого марта на юго-западе, как раз на пути нашего дрейфа, возникли бледно-голубые очертания могучих гор Сокотры. Карло заметил их в ту самую минуту, когда багровое солнце коснулось горизонта на западе, и мы закричали со смешанным чувством радости и беспокойства:

— Ур-ра! Видим Сокотру! Достигли Африки!

В самом деле, здорово! Мы пересекли Индийский океан. На поверхности моря появилась легкая рябь, но ветер был еще слишком слаб, чтобы наполнить парус. А ведь нам нельзя подходить ближе к острову. Поднимаем парус, налегаем на гребные весла... Солнце скрылось, и все потонуло во мраке. Шлем новую радиограмму: подходим к запретному острову вопреки собственному желанию.

Тринадцатое марта. Солнце взошло в легкой дымке; ленивый бриз по-прежнему был слишком слаб, чтобы ладья слушалась руля. К полудню мгла поредела, и я различил вдали слева какую-то формацию, высвеченную солнцем. Словно айсберг, которому природа придала вид сидящего белого медведя. Потом вокруг светлой формации появились темные контуры более крупного массива. Судя по всему, остров еще приблизился, но толком разобрать, что скрывается за мглой, мы не могли. К «Тигрису» подлетела чайка. Ребята выловили кустики плавающих водорослей.

Норман доложил по радио, куда нас занесло. Ему ответили, что лондонские посольства стран, представленных в команде «Тигриса», пока не получили от Южного Йемена положительного ответа.

Солнце зашло.

Четырнадцатое марта. Вскоре после полуночи ветер прибавил, и ладья стала слушаться руля. Только оба паруса наполнились, как ветер с веста отошел на зюйд-вест, потом на зюйд, потом вильнул обратно. Всю ночь мы возились с парусами и гребными веслами, возвращая «Тигриса» на нужный курс, и каждый раз ветер заходил с другой стороны. Ладья выписывала петли и зигзаги; мы совершенно выбились из сил; в темноте я боднул бамбуковое стропило и разбил голову в кровь. А выбравшись из рубки в седьмом часу утра, обнаружил, что нос ладьи смотрит прямо на скалистый берег Сокотры... Белый медведь оказался огромной песчаной дюной на склоне образованного пригорком центрального мыса. Определившись по карте, мы установили, что перед нами протянулся на сто с лишним километров северный берег острова. На восходе нас отделяло от него всего двадцать миль, на закате — четырнадцать. И это после того, как мы весь день трудились без передышки, чтобы увеличить или хотя бы сохранить дистанцию.