стало относить назад, и мы все больше и больше чувствовали, что на самом деле устали. Мы бросали в воду щепки и убеждались, что медленно, но верно движемся не в ту сторону, куда надо. Огонь костра уменьшился, шум бурунов стал тише. И чем дальше мы отходили от защищавшего нас пальмового леса, тем в большей власти извечного восточного ветра мы оказывались. Теперь мы опять поняли это. Теперь было почти то же, что бывало в океане. Постепенно мы осознали, что все надежды рухнули. Нас уносило в океан. Но мы должны по-прежнему грести изо всех сил. Мы должны по мере возможности замедлить движение назад, пока Кнут — живой и невредимый — не окажется вновь на плоту.

Прошло пять минут. Десять минут. Полчаса. Огонь костра продолжал уменьшаться; время от времени, когда мы оказывались между двумя волнами, он совершенно исчезал. Шум бурунов превратился в отдаленный шепот. Взошла луна; мы видели мерцание ее диска за вершинами пальм на берегу, но небо казалась подернутым туманной дымкой и было наполовину затянуто облаками.

Мы слышали, что островитяне начали перешептываться. Вдруг мы заметили, что с одной из пирог канат был сброшен в воду, а сама пирога исчезла. В остальных трех пирогах люди устали и были испуганы; они гребли уже не в полную силу. «Кон-Тики» продолжало уносить в открытый океан.

Вскоре остальные три каната ослабели, и три пироги ударились о борт плота. Один из островитян поднялся на палубу и, покачав головой, тихо сказал;

— Иута (к берегу).

Он с беспокойством посмотрел на огонь костра, который теперь подолгу не был виден и лишь время от времени вспыхивал яркой искрой. Нас быстро уносило. Буруны умолкли; только океан ревел, как обычно, и все снасти «Кон-Тики» скрипели и стонали.

Мы щедро угостили островитян сигаретами, и я наскоро нацарапал записку, которую они должны были захватить с собой и передать Кнуту, если они найдут его. В записке говорилось:

«Возьмите с собой двух островитян в пироге, а резиновую лодку приведите на буксире. Не возвращайтесь в резиновой лодке один».

Мы рассчитывали на то, что доброжелательно настроенные островитяне согласятся взять Кнута с собой в пироге, если, конечно, они вообще сочтут благоразумным пуститься в океан; а если они решат, что это слишком опасно, то со стороны Кнута было бы безумием рискнуть поплыть в океан в резиновой лодке в надежде догнать убегающий плот.

Островитяне взяли записку, спрыгнули в пироги и исчезли в ночи. Последнее, что мы слышали, был резкий голос нашего первого приятеля, вежливо кричавшего из темноты:

— Добрый вечер!

До нас донесся одобрительный шепот его товарищей, не обладавших столь богатыми лингвистическими познаниями, а затем все смолкло; ни один звук больше не долетал до нас, словно мы все еще находились на расстоянии двух тысяч миль от ближайшей земли.

Грести нам вчетвером здесь, в открытом океане, без всякой защиты от ветра было бесполезно, но мы продолжали подавать световые сигналы с верхушки мачты. Мы больше не решались передавать «возвращайтесь»; теперь мы регулярно посылали только сноп света. Было совершенно темно. Лишь изредка луна пробивалась из-за туч. Должно быть, мы находились под поднимавшимся над Ангатау кучево- дождевым облаком.

К десяти часам мы потеряли всякую надежду снова увидеть Кнута. Мы молча сидели на краю плота и жевали галеты; по очереди мы подавали сигналы, взбираясь на мачту, которая без широкого паруса столовой Кон-Тики казалась теперь простым бревном.

Мы решили подавать сигналы всю ночь, так как не знали, где находится Кнут. Мы отказывались верить, что он погиб в бурунах. Кнут никогда не терялся, приходилось ли ему иметь дело с тяжелой водой или с бурунами; он, конечно, жив. Но как чертовски неприятно оставлять его одного среди полинезийцев на лежащем в стороне от всяких путей тихоокеанском островке. Отвратительная история! После всего нашего длинного путешествия мы только и сумели ненадолго приблизиться к уединенному островку Южного моря, высадить на него одного человека и снова отплыть. Стоило лишь первым полинезийцам, улыбаясь, явиться к нам на плот, как им пришлось поспешно убежать, чтобы не последовать за «Кон-Тики» в его диком, неудержимом стремлении на запад. Дьявольское положение. А веревки в эту ночь так ужасно скрипели. Никому из нас не хотелось спать.

Было половина одиннадцатого. Бенгт спустился с качающейся мачты, и его должен был сменить следующий. Вдруг мы все вздрогнули. В окутанном темнотой океане мы ясно услышали голоса. Вот опять. Говорили по-полинезийски. Во всю силу своих легких мы закричали в черную ночь. Послышался ответный крик; среди других голосов мы различили голос Кнута! Мы чуть не лишились рассудка от радости; усталости как не бывало; у нас словно гора свалилась с плеч. Какое имеет значение, что нас отнесло от Ангатау? В океане есть и другие острова. Теперь, когда мы все шестеро снова собрались на плоту, девять бальсовых бревен, так полюбившие путешествовать, могут плыть куда им угодно.

Три пироги с балансиром вынырнули из темноты, скользя по волнам, и Кнут первым вскочил на палубу доброго старого «Кон-Тики», а вслед за ним шесть коричневых мужчин. Объясняться было некогда; островитяне должны получить подарки и как можно скорей пуститься в опасный путь обратно к острову. Огня на берегу не было видно, на небе почти ни одной звезды; им придется в темноте грести против ветра и волн, пока они не увидят света костра. Мы щедро наделили их продуктами, сигаретами и другими подарками, и каждый из них при прощании горячо пожал нам руку.

Островитяне выражали явное беспокойство о нас; они указывали на запад, давая нам понять, что мы движемся в сторону опасных рифов. Предводитель со слезами на глазах нежно поцеловал меня в подбородок, что заставило меня поблагодарить провидение за свою бороду. Затем они сели в пироги, а мы шестеро остались на плоту снова вместе и снова одни.

Мы предоставили плот самому себе и стали слушать рассказ Кнута.

Предполагая, что он выполняет мое поручение, Кнут плыл в лодке к берегу вместе с предводителем островитян. Тот, орудуя маленькими веслами, греб по направлению к проходу в рифе. Вдруг Кнут, к своему удивлению, увидел световые сигналы с «Кон-Тики», предлагавшие ему вернуться. Он знаками дал понять гребцу, что надо повернуть, но тот не послушался; тогда Кнут сам схватился за весла, но островитянин вырвал их; вокруг уже грохотали буруны, и вступать в борьбу было бессмысленно. Лодка проскочила через проход в рифе и пошла по ту сторону его, пока волна не вынесла ее на большую коралловую глыбу на самом острове. Толпа полинезийцев схватила резиновую лодку и вытащила ее высоко на берег, а Кнут стоял один под пальмами, окруженный огромной толпой островитян, болтавших на каком-то непонятном языке. Коричневые, с голыми ногами мужчины, женщины и дети всех возрастов обступили его и ощупывали материал его рубашки и брюк. Сами они были одеты в старые истрепанные костюмы европейского фасона, но белых людей на острове не было.

Кнут отобрал нескольких самых проворных на вид парней и знаками предложил им отправиться вместе с ним в резиновой лодке. Но тут, переваливаясь, подошел какой-то большой жирный мужчина; Кнут решил, что это вождь, так как он носил старую форменную фуражку и разговаривал громко и авторитетно. Все расступались перед ним. Кнут объяснил по-норвежски и по-английски, что ему нужны люди, чтобы вернуться на плот, пока его не унесло. Вождь сиял улыбкой, но ничего не понял, и вся толпа с криками потащила Кнута, несмотря на его самые горячие протесты, в деревню. Там его встретили собаки и свиньи; хорошенькие девушки Южного моря принесли ему свежие фрукты. Было ясно, что островитяне старались сделать пребывание Кнута на острове как можно более приятным, но Кнут не поддавался соблазну; он с грустью думал о плоте, который уплывал куда-то на запад.

Намерения островитян были очевидны. Они жаждали нашего общества, и они знали, что обычно на судне белых людей имеется куча хороших вещей. Если бы им удалось удержать Кнута на берегу, то и остальной экипаж странного судна, конечно, также явился бы. Ни один корабль не покинет белого человека на стоящем в стороне от морских путей острове.

После ряда забавных эпизодов Кнуту удалось уйти, и, окруженный поклонниками обоего пола, он быстро направился к своей лодке. Его слова на всех известных ему языках и жесты были совершенно недвусмысленные; островитяне поняли, что Кнут должен вернуться и вернется на скрывшееся где-то в ночи странное судно, которое так спешило, что должно было без задержки двигаться дальше.

Тогда островитяне пошли на хитрость: они знаками объяснили Кнуту, что остальные его товарищи пристали к острову по другую сторону мыса. Несколько минут Кнут не знал, что делать, но тут на берегу, где