зеленый силуэт, крутившийся вблизи. Герман изо всех сил старался подплыть обратно к плоту, отчаянно борясь с высокими волнами, которые поднимали его и относили в сторону от левого борта. Торстейн, находившийся на корме у рулевого весла, и я, стоя на носу, первыми увидели его и похолодели от ужаса. Мы заорали во всю глотку: «Человек за бортом!» — и кинулись к ближайшей спасательной веревке. Из-за шума океана остальные не слышали крика Германа. Но теперь в одно мгновение на палубе все ожило и засуетилось. Герман был прекрасным пловцом, и хотя мы сразу поняли, что его жизнь поставлена на карту, мы все же сильно, надеялись, что ему удастся доплыть до плота, прежде чем станет уже слишком поздно.
Торстейн, стоявший ближе всех к бамбуковому цилиндру, вокруг которого была намотана веревка, предназначенная для спасательной лодки, быстро схватил его. Это был единственный раз за все время путешествия, когда веревку заело и так некстати. Все произошло в течение нескольких секунд. Герман теперь находился на одной линии с кормой плота, но в нескольких метрах от нее и мог еще надеяться на спасение, если бы ему удалось подплыть к лопасти рулевого весла и повиснуть на ней. Так как он не успел ухватиться за выступ бревен, он протянул руку к лопасти весла, но она скользнула мимо. И вот он лежал именно там, откуда, как мы знали по опыту, ничто не возвращается. Пока Бенгт и я спускали на воду лодку, Кнут и Эрик пытались бросить Герману спасательный пояс. Привязанный к длинной веревке, пояс висел всегда наготове на углу крыши каюты; но в этот раз ветер был такой сильный, что всякий раз относил спасательный пояс обратно на плот. Все попытки добросить пояс кончались неудачей, а Герман уже находился далеко позади рулевого весла и отчаянно пытался не отставать от плота, но с каждым порывом ветра расстояние увеличивалось. Он понял, что отныне разрыв будет все увеличиваться, но у него еще оставалась слабая надежда на лодку, которая теперь была уже на воде. Без веревки, которая действовала как тормоз, вероятно, было бы возможно подогнать резиновую лодку навстречу плывущему человеку; другой вопрос — удастся ли резиновой лодке когда-нибудь вернуться к «Кон-Тики». Все-таки у трех человек в резиновой лодке были какие-то шансы на спасение, у одного человека в океане — никаких.
Вдруг мы увидели, что Кнут бросился с плота и нырнул головой вниз в океан. В одной руке он держал спасательный пояс и плыл, опираясь на него. Всякий раз, как голова Германа появлялась на гребне волны, Кнут исчезал, а всякий раз, как появлялся Кнут, Германа не было. Но вот мы увидели головы обоих одновременно: они подплыли друг к другу и оба держались за спасательный пояс. Кнут махал рукой; так как тем временем мы успели втащить резиновую лодку на борт, то мы все вчетвером ухватились за веревку от спасательного пояса и стали тянуть изо всех сил, не спуская в то же время глаз с большого темного предмета, который виднелся в воде позади двух пловцов. Это таинственное животное время от времени высовывало над гребнем волны большой зеленовато-черный треугольник; он чуть не насмерть перепугал Кнута, когда тот плыл к Герману. В тот момент один лишь Герман знал, что треугольник принадлежал не акуле и не какому-нибудь другому морскому чудовищу. Это был раздувшийся угол непромокаемого спального мешка Торстейна. Но спальный мешок недолго держался на воде после того, как мы вытащили на плот обоих наших товарищей целыми и невредимыми. Тот, кто утащил спальный мешок в глубь океана, упустил более стоящую добычу.
— Как хорошо, что я не был в нем, — сказал Торстейн и снова взялся за рулевое весло.
Впрочем, в этот вечер нам было не до веселых острот. Нас всех еще долго пробирала нервная дрожь. Но холодная дрожь смешивалась с горячим чувством радости оттого, что нас по-прежнему было шестеро на плоту.
В этот день мы наговорили Кнуту кучу приятных слов — и сам Герман и все остальные.
Однако у нас было мало времени раздумывать о том, что уже случилось; по мере того как небо над нами темнело, порывы ветра все усиливались, и до наступления ночи на нас обрушился новый шторм. Теперь привязанный к длинной веревке спасательный пояс находился на воде за кормой; если во время шквала кто-нибудь из нас опять упадет за борт, то, может быть, ему удастся ухватиться за пояс, который плыл позади рулевого весла. Когда наступила ночь, вокруг нас стояла кромешная тьма, скрывшая от нашего взора и плот и океан; бешено прыгая в темноте с волны на волну, мы слышали только, как завывал ветер в мачтах и снастях, и чувствовали, как шквалы налетали на гибкие стены бамбуковой каюты с такой силой, что, казалось, вот-вот они унесут ее за борт. Но каюта была прикрыта брезентами и хорошо укреплена оттяжками. Мы чувствовали, как «Кон-Тики» метался на пенящихся волнах и бревна, подобно клавишам рояля, двигались вверх и вниз в такт движению волн. Мы каждый раз удивлялись, что потоки воды не врываются сквозь широкие щели в полу каюты, а эти щели служили лишь мехами, через которые постоянно неслись вверх и вниз токи влажного воздуха.
Целых пять дней погода стояла неустойчивая: то дул настоящий ураган, то ветер падал до слабого. Океан был изборожден широкими долинами, окутанными дымкой от пенившихся серовато-синих волн, гребни которых казались вытянутыми в длину и сплющенными от напора ветра. Затем на пятый день на небе появились голубые просветы, и по мере того как ураган удалялся от нас, зловещие черные тучи уступали место всепобеждающему голубому небу.
Шторм наделал нам дел: рулевое весло было разбито, парус разодран, а выдвижные кили болтались и ударялись, подобно вагам, о бревна, так как все веревки, которыми они были закреплены под водой, совершенно перетерлись. Но сами мы и груз ничуть не пострадали.
После двух штормов «Кон-Тики» основательно расшатался. От напряжения при подъеме на крутые гребни волн все веревки вытянулись, а от постоянного движения бревен веревки врезались в них. Мы благодарили провидение за то, что последовали указаниям инков и отказались от стальных тросов, которые во время шторма попросту перепилили бы весь плот на мелкие куски. А если бы с самого начала у нас были совершенно сухие, обладающие высокой плавучестью бальсовые бревна, плот давно пропитался бы морской водой и погрузился бы в океан вместе с нами. Сок свежесрубленных деревьев служил пропитывающим составом и препятствовал проникновению воды в пористую бальсовую древесину. Но теперь веревки так ослабели, что опасно было ступить между двумя бревнами, так как при резком столкновении они могли раздробить ногу. На носу и на корме, где не было бамбуковой палубы, нам приходилось, сгибая колени, широко расставлять ноги, чтобы стоять сразу на двух бревнах. Корма, покрытая мокрыми водорослями, стала скользкой, как листья бананов; там, где мы обычно ходили, мы устроили среди зелени постоянную дорожку, а для вахтенного у руля положили широкую доску, и все же, когда волна подбрасывала плот, удержаться на ногах было нелегко. А по левой стороне одно из девяти огромных бревен день и ночь с глухим, хлюпающим стуком ударялось о ронжины. Новые зловещие скрипы стали издавать также веревки, которые связывали вершины двух наклонных мачт, так как гнезда для мачт были вырублены в двух разных бревнах и двигались независимо друг от друга.
Мы срастили рулевое весло, привязав к нему длинные куски тяжелого, как железо, мангрового дерева. Эрик и Бенгт починили парус, и Кон-Тики снова гордо поднял голову и выпятил грудь в сторону Полинезии, а рулевое весло танцевало за кормой в волнах, которые с наступлением хорошей погоды опять были кроткими и пологими. Но кили никогда больше не стали такими, какими были раньше; они не отзывались на давление воды со всей своей прежней силой, так как сместились и болтались под плотом ничем не закрепленные. Не имело смысла пытаться осмотреть веревки со стороны дна, так как они совершенно заросли водорослями. Обследовав всю бамбуковую палубу, мы обнаружили, что только три из основных веревок были порваны; они лежали скрюченные, прижатые к грузу, о который они перетерлись. Было совершенно очевидно, что бревна впитали в себя большое количество воды, но груз уменьшился, и это уравновешивало потерю плавучести. Большая часть провизии и питьевой воды, а также сухих батарей наших радистов была уже израсходована.
Тем не менее после последнего шторма мы были вполне убеждены, что плот не расползется и проплывет то короткое расстояние, которое отделяло нас от находившихся впереди островов. Теперь на первый план выступала другая проблема: каким образом наше путешествие закончится?
«Кон-Тики» будет непреклонно стремиться к западу, пока не упрется носом в береговые скалы или в какую-нибудь другую неподвижную преграду, которая остановит его движение. Путешествие окончится только тогда, когда вся команда, целая и невредимая, выйдет на берег одного из многочисленных полинезийских островов, лежавших впереди.
Когда миновал последний шторм, нам было совершенно неясно, куда может пристать плот. Мы находились на одинаковом расстоянии и от Маркизских островов и от архипелага Туамоту, причем не была исключена возможность того, что мы спокойнейшим образом можем пройти между этими двумя группами
