отшибе был, может быть, попросторнее большинства здешних лачуг, но ничуть не уютнее. Все, кто исповедовали веру священника-протестанта, могли поселиться в его бараке.

Навстречу нам вышел улыбающийся босой священник в черном пиджаке и полинезийской юбочке. Он пригласил нас присоединиться к пастве. Помню страшно фальшивое псалмопение, калейдоскоп странных лиц — затем мы повалились на только что освободившуюся кровать и уснули.

Когда мы проснулись, был ясный день. Сквозь разбитое окно лучи солнца падали на кучу кофе, разложенного для сушки на полу. В соседнем помещении кто-то стонал и кашлял.

Лив стиснула зубы… Нет, здесь оставаться невозможно.

Мы достали из «непромокаемого» чемодана нашу лучшую одежду. Она слиплась от морской воды. Ничего! Зато будем хоть немного похожи на туристов!

Лив — в шелковом платье и в туфлях на высоких каблуках, я — в костюме и шляпе отправились, прихрамывая, в деревню. Великолепный эффект! Никто не смотрел на пятна и складки. Теперь мы в глазах местных жителей были туристами! Совсем другое дело.

Боб стоял в лавке, окруженный горластыми покупателями. Он отпускал варенье, жидкость для волос, фуражки с блестящими козырьками. Одна женщина попросила полметра резинки. Боб приложил кусок резинки к мерке, растянул его до нужной длины и отрезал. Затем подал изумленной покупательнице коротенькую резинку…

— Мистер Боб, — обратился я к нему, — нам бы кое-что купить…

Боб смотрел на нас и не узнавал.

— Слушаюсь, мистер, — вымолвил он наконец, вежливо поклонившись.

— Варенье есть? — спросил я.

— Есть, мистер, сколько банок вам надо?

— Давайте все.

— Ты с ума сошел, — прошептала Лив, глядя, как Боб тащит одну за другой целые охапки банок с заманчивыми этикетками.

Тсс, — ответил я, — надо пустить пыль в глаза.

Все, — с почтением в голосе доложил Боб, заставив половину прилавка разноцветными банками.

— Еще что-нибудь вкусное есть? — осведомился я.

— Конфеты, леденцы и шоколад, — отчеканил Боб, стирая со лба пот и не сводя с меня почтительного взгляда.

— Несите весь запас, — распорядился я. — А как насчет табака?

— Какой вы курите?

— Я не курю, мне для подарков местным жителям.

Зрители, окружившие нас, буквально облизывались, видя, как Боб достает добрую порцию жевательного табака и длинный нож.

— Столько? — спросил он, примеряясь ножом.

— Чего там резать, все давайте, — небрежно бросил я, чувствуя себя Ротшильдом в деревенской лавке.

— А это что? — продолжал я.

— Жидкость для волос, с Таити прислали.

— Давайте.

Тут и Лив нашлась и стала отбирать товары для себя. Когда весь прилавок был завален покупками, мы угомонились.

Я вытащил свой самый большой чек, готовясь уплатить.

Что вы, это не к спеху! — всполошился Боб и торопливо схватил чек.

Мы вышли из лавки, чувствуя себя князьями. Условились, что покупки нам пришлют. Куда? Этого мы пока сами не знали…

Положение было исправлено. Отныне на нас смотрели как на людей.

На дороге нам встретились «фотографы», о которых Боб говорил накануне. Он — худой, длинный, обвешанный аппаратами, на одной руке браслет из кабаньих клыков. Она — маленькая, юркая, как дикая кошка, с пышной шапкой ярко-рыжих волос.

Они были для нас словно оазис в пустыне. Мы тотчас подружились. Мадам Рене Шамон, французская журналистка, прибыла на Хива-Оа с кинооператором, чтобы сделать фильм об острове, где некогда жил Поль Гоген. Название фильма — 'По стопам Гогена'. Они уже сняли первые кадры — дорожку от берега в глубь острова, по которой ходил великий художник.

Мадам Шамон была женщиной энергичной, не признающей никаких препятствий. А увидев наши ноги и услышав, где мы ночевали, она буквально взорвалась.

— Се т'юн скандаль! — кричала она. — Вы находитесь в колониях моей страны, и сегодня ночью миссис Хейердал будет спать по-человечески, хотя бы мне для этого пришлось уступить свою собственную кровать!

Они поселились в пустующем домике губернатора, а к Бобу приходили только есть.

Мадам Шамон и кинооператор приплыли на «Тереоре» накануне утром. Они собирались поработать на Хива-Оа неделю-другую, пока шхуна набирает груз копры, а потом вернуться на Таити.

— А оттуда — домой! — воскликнул тощий оператор, счастливо улыбаясь. — Тысячу стройных пальм за одну сосновую иглу под снегом!

— Да уж, занесло нас в дыру! — бушевала Рене Шамон. — Вернусь во Францию—такую пародию сочиню!.. Назвали когда-то Южные моря раем, и теперь никто не смеет сказать правду.

На дороге показалась жалкая фигура Триффе, окруженная толпой островитян. Мадам Шамон подмигнула нам и налетела на беднягу, словно ураган. Он в отчаянии воздел руки к небу. И вот уже рабочие несут в пустующий бунгало, где некогда жил врач, кровати, постель, веники!

Через неделю мы сердечно попрощались с нашими заботливыми друзьями. Держа за руку нагруженного оператора, маленькая огневая француженка крикнула последнее 'о ревуар' и прыгнула в шлюпку «Тереоры», пришвартованную к утесу, который заменял волнорез.

'Тереора' увезла также наших попутчиков с Фату-Хивы. За кормой шхуны прыгала на буксире старая лодчонка Вилли. Скоро они высадятся на уединенном островке, где стоит в лесу пустая бамбуковая хижина…

А нам пришлось остаться лечить ноги. Мы очень подружились с лекарем, недаром его, как и меня, звали Тераи! Я отлично помнил свое полинезийское имя: Тераиматеата.

Тераи родился на Таити. В тамошней больнице он научился оказывать первую помощь, лечить несложные болезни. И надо сказать, он хорошо знал свое дело. Тераи колол и резал, врачевал мазями, извлекал больные ногти, чтобы спасти кость от инфекции. Совсем молодой — ему было немногим больше двадцати лет — он весил килограммов сто с лишним. Внешностью Тераи напоминал своего соплеменника Теринероо и был таким же добродушным здоровяком. Умница, полный чувства собственного достоинства, верный традициям своего народа, нисколько не испорченный новыми временами.

Вся деревня в долине Атуона состояла из дощатых домиков, крытых железом; один Тераи построил себе бамбуковую хижину с крышей из пальмовых листьев. Больница была рядом; больные лежали прямо на полу и сами готовили себе пищу. Ни одного свободного места…

Мы питались у китайца Чинь Лу, который жил особняком. С каждой неделей наши ноги все больше заживали.

Тераи один олицетворял здравоохранение на пяти островах южной части архипелага. Но разве поспеешь всюду при такой разобщенности! Раз в месяц он садился на коня и отправлялся навещать глухие горные долины Хива-Оа. Несмотря на солидный вес, Тераи был лучшим всадником на острове и держал самых резвых коней. Пешком Тераи вообще не ходил: времени не было. Когда наставал срок делать «обход», он садился на неоседланного коня и вихрем мчался вверх по долине.

Однажды мы попросили Тераи взять нас с собой. Язвы заживали хорошо, и нам хотелось размяться. Он долго пугал Лив трудностями пути, но в конце концов сдался.

Рано утром, еще до восхода солнца, из долины Атуона отправились в горы четыре всадника: четвертым был один местный житель, наполовину полинезиец, наполовину китаец. Сперва мы проследовали вдоль побережья до следующей долины, а уже там начали подъем все выше и выше… Тераи отобрал самых