— Могилы, — пояснила она. — Более пяти тысяч. Это подвалы одного из самых старых католических монастырей.

Под ногами у них обнаружились узкие рельсы. Чуть дальше — вагончик, похожий на тележку «американских гор» в парке Тиволи.

— Опрокидывающаяся вагонетка, — пояснила Стине. — Они появились тут, когда пробили туннель до товарной станции. Он прошел сквозь старую свалку. Нужно было избавиться от двенадцати миллионов тонн грунта третьей категории. Так что пришлось проложить рельсы с такими вот вагонетками. Чтобы вывозить землю в Старый порт. На этой земле построен яхт-клуб «Люнетен». Ее насыпали и вокруг Типпена.

Рельсы уходили в черный туннель слева от них.

— Они ведут в Тингбьерг, — продолжала она. — В центр городского водоснабжения. Дорога используется для обслуживания и водопровода, и канализации. Копенгагенская канализация скоро придет в негодность. Отделу технического обслуживания есть чем заняться. Чтобы хотя бы аварии не произошло.

Она открыла дверцу вагонетки. Они забрались внутрь. Фибер сел на место водителя. Где-то ожил большой электродвигатель. Вагонетка сорвалась с места.

Ускорение было таким резким, как если бы они взлетали на реактивном самолете. Аварийное освещение в туннеле померкло. Вагонетка влетела в темный извивающийся участок туннеля.

Вокруг была кромешная тьма, лишь слабый отсвет приборов падал на лицо Франца Фибера. Слух Каспера зарегистрировал расширение туннеля, потом сужение, отметил, что вокруг уже не кирпич, а бетон. А может, это он слышал, во что превратилась изнутри его собственная нервная система.

Он наклонился к Стине.

— Ты знала обо мне заранее. Еще до того дня на берегу. Ты вовсе не заблудилась, потеряв судно. Я был пешкой в вашей игре.

Следующий участок был освещен, и он увидел ее лицо.

— В цирке используют допинг? — спросила она.

Он не понимал, к чему этот вопрос.

— Только в силовых дисциплинах. Анаболики. Во всем мире в них уже никто не выступает без анаболиков.

— Сестра Глория когда-то показала нам список. Из медицинского журнала. Список препаратов, вызывающих зависимость. Они изготавливаются в лабораторных условиях. Те немногие люди, которые их пробовали — изобретатель и несколько лаборантов, — всю свою оставшуюся жизнь тратят на поиски денег. Один укол стоит сотню тысяч, если не больше. Действие длится от одной до десяти минут. Говорят, что в результате возникает необычайная ясность сознания, усиливается чувство любви.

Туннель расширился. На сей раз стал виден потолок, закругленный, словно крыша ангара. В слабом свете он рассмотрел контуры чего-то, напоминающего алтарь.

— Остатки фундаментов первых еврейских синагог, — пояснила Стине. — Построенных на языческих жертвенниках.

Она указала на нечто, похожее на поваленные стволы деревьев.

— Старые водопроводные трубы. Из выдолбленного дерева.

Каспер чувствовал, как меняется его взгляд на город. Прежде он считал, что город стоит на известняке и глине. Но оказалось, что это не так. Город покоился на отходах и разлагающихся останках своего религиозного прошлого.

Он настроил молитву. Единственное, на что можно было положиться. И еще на любовь. Да и то неизвестно.

— Пять тысяч человек.

Это Стине прошептала ему на ухо. Он всегда любил ее дыхание, оно менялось в зависимости от ее настроения — а может, в зависимости от его? Сейчас в нем чувствовался привкус керосина.

— По приблизительным подсчетам матери Марии. Когда Глория рассказала о тех веществах. Во всем мире пять тысяч человек. Знакомых с подобным состоянием. Не принимавших химические вещества, но переживших нечто подобное. Людей, которые обнаружили, что действительность — это птичья клетка. И которые ищут двери, ведущие наружу.

Он обернулся и посмотрел ей в глаза. Она вместе с Синей Дамой и Кларой-Марией вполне могла бы организовать компанию. Которая сдавала бы пронзительный взгляд в аренду фирмам, занимающимся сносом зданий.

— Мы видели тебя по телевизору, — сказала она. — Мы с сестрами. Двенадцать лет назад. В антракте, когда все замолчали, Мария сказала: «Он один из тех, кто знаком с этим состоянием. Он ищет». И смотрит на меня. А потом говорит: «Ты могла бы встретиться с ним». А я говорю: «Зачем мне это?» А она говорит: «Чтобы помочь ему искать. И потому, что он кое-что знает о детях». Вот поэтому я и пришла. А там уж — как получилось.

— Отчего же такая неприветливость? Бегство по Странвайен? С самого начала?

Она запнулась.

— Когда я оказалась рядом с тобой, я почувствовала все то, над чем ты не властен. Твой внутренний беспорядок. И что-то еще. И вдруг все показалось непредсказуемым. Неконтролируемым.

Уже несколько минут он слышал впереди какой-то шум. Похожий на звук больших турбин. Теперь звук стал отчетливее, усилился, стал напоминать звук водопада. Вагонетка остановилась. Туннель заканчивался бетонной стеной. Под их ногами темная вода уходила через решетку.

— Обеденный перерыв, — объявила Стине. — Три минуты.

Сестра Глория открыла рюкзак. Раздала всем бутерброды с сыром. Каспер перекладывал свой бутерброд из одной руки в другую. Как можно было ожидать, запах канализации никуда не делся. К нему не удалось привыкнуть. Он еще усилился. И смешивался теперь с запахом разлагающихся жиров, напоминающим возведенный в какую-то зверскую степень запах из слива кухонной мойки.

На стене туннеля бросалась в глаза металлическая крышка, Стине откинула ее красным пожарным ломиком. За крышкой обнаружилось световое табло, каких Каспер прежде никогда не видел. Франц воткнул провод своего ноутбука в разъем рядом с табло. Они со Стине склонились над дисплеем.

При этом Стине ела. Как ни в чем не бывало. Он вспомнил, как она впервые вошла к нему, когда он был в туалете. Это было во время его утренней дефекации, его ритуального стула. Из маленького магнитофона, стоявшего на полочке, доносились звуки BWV565, [91] исполняемой на восстановленном барочном органе в церкви Святой Кристины в Фалуне. Стине открыла дверь, вошла и сделала музыку потише. В руке у нее был бутерброд примерно такого же размера, как и сейчас. Но с авокадо и камамбером из сырого молока.

— Мне надо сказать тебе что-то важное, — сказала она.

Он почувствовал, как в животе у него все сжимается. Все живые существа хотят, чтобы их оставили в покое, когда они испражняются. Невозможно дать сдачи, одновременно расслабляя нижнюю часть тела. Невозможно боднуть другого человека головой. Переписываться с Налоговым управлением тоже не получится.

Она откусила кусок бутерброда. Ей было все равно. Он неожиданно понял, что даже самые глубинные наши комплексы обусловлены культурой. И что Стине каким-то образом удалось от них освободиться.

— Я кое-что поняла сегодня утром, — сказала она. — Как только ты открыл глаза. И день только начался. В ту минуту мне показалось, что я сижу у твоего смертного одра.

Он ничего не мог ей ответить. Он сидел на горшке. А она говорила как героиня шекспировской пьесы. Он совершенно не понимал, что ему делать в такой ситуации.

— В это мгновение, — продолжала она, — я поняла, что люблю тебя.

Что он должен был ответить? В такой обстановке?

— Может, ты выйдешь, — сказал он тогда. — Мне нужно подтереться.