ударила его о дверной косяк.
Она рванула на себя дверь. Может быть, она хотела выйти, может быть, она хотела позвать на помощь, но теперь всем показалось, что она вышвырнула Каспера в приемную. Подбежала к нему. Схватила его за руку. Он примерился к дверям и ударился сначала об одну из них, потом о другую.
Двери открылись. Вошли два человека. Еще несколько появились из других кабинетов. Оле Лукойе тоже направлялся к ним.
Каспер встал. Поправил пиджак. Достал из кармана ключи, отцепил от связки один ключ, бросил его на пол перед женщиной.
— Вот, — воскликнул он. — Забери! Возвращаю!
Она почувствовала на себе взгляды коллег. Потом бросилась к нему.
Но опять не успела ничего сделать. Старший монах схватил ее за одну руку, Мёрк — за другую.
Каспер отступил к двери, ведущей на лестничную площадку.
— Мое тело, Аста, — заметил он, — ты, как бы там ни было, конфисковать не можешь.
Чтобы выйти на лестницу, надо было миновать дверь из закаленного стекла рядом с будкой. Оставив ее открытой, Оле Лукойе вышел вслед за Каспером на лестничную площадку.
Каспер порылся в кармане в поисках клочка бумаги, но не нашел ничего, кроме стокроновой купюры. Положив ее на стекло, он написал: «Я сменил номер телефона, поменял замок. Кольцо верну тебе. Не ищи меня. Каспер».
— Это для Асты, — сказал он, — как называется это ваше заведение?
— Отдел Н.
Никакой таблички на дверях не было. Он протянул купюру молодому человеку. Ему было под тридцать. Каспер с грустью подумал о тех страданиях, которые ожидают это молодое существо. И ведь никак не подготовишь таких, как он, ни от чего не защитишь. Самое большее, что возможно, — это попытаться на одно мгновение осторожно дать им прикоснуться к собственному горькому опыту.
— Все проходит, — произнес он. — Даже любовь заведующей отделом.
Улица Кампмансгаде была сизой от мороза. Но когда он ступил на тротуар, на него упал пронзительный луч солнца. Мир улыбался ему. Он капнул каплю чистой воды в отравленный колодец уныния, преобразив его тем самым в живительный источник. Как очень точно написал Максим Горький о великом клоуне-дрессировщике Анатолии Анатольевиче Дурове.
Он хотел было побежать, но едва не упал. Он ничего не ел уже двадцать четыре часа. На углу с Фаримагаде находился то ли магазинчик, то ли лотерейный киоск; он с трудом открыл дверь.
Сквозь расставленные на полках веером порнографические журналы он мог наблюдать за улицей — она была пуста.
К нему подошел продавец. У Каспера оставалась еще одна купюра в кармане, ему следовало бы купить колу и сэндвич, но он знал, что не сможет есть, сейчас не сможет. Вместо этого он купил лотерейный билет — на одну восьмую часть номинала в случае выигрыша.
На противоположной стороне улицы показались монахи. Они бежали, но как-то нерешительно — оба еще не пришли в себя от того, что произошло. Они оглядывались по сторонам. Старший говорил по мобильному телефону, кажется, со своей матерью. Потом они сели в большую «рено» и укатили.
Каспер подождал, пока на остановке у железной дороги не остановится автобус. Потом перешел Фаримагаде.
Пассажиров было много, но он нашел место на заднем сиденье и забрался в угол.
Он знал, что на самом деле не получил никакого реального преимущества. Ему не хватало музыки, чего-то окончательного. Он стал напевать. Женщина, сидящая рядом с ним, отпрянула. Но разве можно было на нее обижаться. Он пел фрагменты из начала Токатты ре-минор. Не той, дорической, а написанной Бахом в молодости. Он нащупал лотерейный билет. Датская государственная лотерея — явление удивительное. Выигрыши большие. Шансы выигрыша — один к пяти. Процент выплат — шестьдесят пять. Одна из лучших лотерей в мире. Лотерейный билет был утешением. Маленькое компактное поле надежд. Маленький вызов вселенной. Этим лотерейным билетом он провоцировал Всевышнюю. Чтобы она продемонстрировала, существует ли она на самом деле. Чтобы проявила себя в виде выигрыша. Посреди безотрадной статистической апрельской невероятности.
3
Для обычного слуха и сознания Копенгаген со всеми своими предместьями раскинулся в горизонтальной плоскости в разные стороны от центра города. Касперу же всегда казалось, что город расположен на внутренней стороне воронки.
Наверху, у края, там, где свет, и воздух, и морской бриз, шелестящий в кронах деревьев, находятся Клампенборг и Сёллерёд, ну и, может быть, Хольте и Вирум. Уже у Багсверда и Гладсаксе начинается спуск, а где-то в глубине находится Глоструп. Над пустынями его скромных одноэтажных коттеджей разносится клаустрофобическое эхо. Глоструп и Видовре — это преддверие Амагера, а там уж и вовсе начинается фановая труба.
Знаменитая польская монахиня Фаустина Ковальская как-то сказала, что если усердно молиться, то можно и в Аду устроиться со всеми удобствами. Раньше Каспер всегда считал, что эта святая так говорила, потому что никогда не бывала в Глострупе. Теперь он прожил здесь шесть месяцев. И полюбил эту жизнь.
Он любил гриль-бары. Танцевальные школы джиттербага. Юных последователей «Ангелов ада». Похоронные бюро. Колбасу для жарения в витринах мясных лавок. Дисконтные магазины. Необычно освещенные палисадники. Экзистенциальный голод на лицах, которые попадались ему на улицах, голод на смысл жизни — ему самому это было не чуждо. И иногда это узнавание совершенно противоестественным образом делало его счастливым. Даже сейчас, на краю пропасти. Он вышел из автобуса на главной улице Глострупа, невероятно счастливый, но ужасно голодный. Так больше продолжаться не может. Даже Будда и Иисус постились лишь тридцать — сорок дней. И потом говорили, что больше — это уже не смешно. Он остановился у китайского ресторана на углу Сиеставай и незаметно заглянул внутрь. Сегодня работала старшая дочь. Он вошел в ресторан.
— Я пришел попрощаться, — сказал он. — Получил приглашение. Из Бельгии. Цирк Карре. Варьете «Зебрюгге». Потом американское телевидение.
Она склонилась над барной стойкой.
— Следующей весной я приеду за тобой. Я куплю остров. Поблизости от Рюу Кюу. Построю для тебя пагоду. У журчащего источника. У поросших мхом скал. Хватит стоять у фритюрницы. Мы будем смотреть, как заходит солнце, а я буду импровизировать.
Он склонился к ней и запел:
