— Вы справитесь, — сказала Энни.

— Думаю, это был комплимент, — заметил Кеннет, когда они все собрались в спальне лэрда, где девушки-служанки суетились с кувшинами воды.

— Думаю, да, — ответил Саймон.

Интересно, что бы сказала Илзбет по поводу его дочери?

— Не расскажешь нам, почему это у тебя дочь от Мэри? — спросил Малькольм, и в его голосе явно звучал гнев.

— Потерпите немного.

Когда большое корыто было полно горячей воды, Саймон отослал служанок прочь и тщательно закрыл за ними дверь.

— Это долгая история. Мне было восемнадцать, и я был несколько наивен в том, что касалось женщин, — начал он свой рассказ, принимаясь раздеваться:

Когда он снял рубаху, братья в ужасе переглянулись. Сам-то он давно привык к своим шрамам на спине, а вот для других это было жуткое зрелище.

— Почему же ты не умер?

— Сам не знаю. Мой приемный отец сказал, что я слишком упрям и поэтому не поддался боли и страшной лихорадке, от которых чудом не умер.

— Илзбет видела эти шрамы?

— Да, — с некоторой опаской ответил Саймон.

— И все же она осталась с тобой. Зачем же ты решил с ней расстаться?

Хмуро поглядев на младшего брата, Саймон забрался в корыто.

— Я думал — да и сейчас в этом уверен, — что она заслуживает лучшего мужа, чем я. У меня брат изменник и сумасшедший. Вдруг и во мне со временем проявится какое-нибудь безумие? Да и земли мои почти разорены. Я совсем не богат. Понадобятся годы работы и прорва денег, чтобы поправить дела. Давайте лучше обсудим это: что, по-вашему, нужно сделать, чтобы здесь можно было жить, и жить хорошо?

К тому времени, как Саймон спустился зал, чтобы начать собрание, его ум уже переполняли планы. Он взял маленькую Марион за руку и усадил ее в кресло справа от себя. Малькольм улыбнулся, давая Саймону понять, что не обижен тем, что старший брат отдал полагающееся ему место дочери. Саймон даже развеселился, когда увидел, что Марион принесла с собой меловую доску, на которой было что-то записано.

Вначале люди были настороже — те, кому было что сказать, высказывались не без опаски. Саймон не мог представить, как бы реагировал Генри, если бы какой-нибудь фермер или крестьянин вздумал давать ему советы. Он внимательно слушал, спокойно отвечал, тщательно взвешивая слова, и люди начали успокаиваться. Теперь Саймон знал — жители Лоханкорри искренне делились своими тревогами и желаниями. А потом и Марион подняла руку.

— В чем дело, дорогая? — спросил он.

— Я думаю, что нужно починить и убрать в конюшнях, чтобы там было хорошо. Если бы у меня появился новый пони, у него был бы красивый дом!

Саймон заметил, что не только он пытается спрятать веселую ухмылку. Очень умный способ попросить пони!

— Ты хочешь пони? — спросил он и с тревогой увидел, как задрожала ее нижняя губа.

— У меня был пони. Однажды лэрд увидел, как я с ним играю, и захотел подойти. Пони не подпускал его к себе, тогда лэрд разозлился и ударил его, а потом сказал, чтобы его убили и мясо приготовили на обед. Кухарка приготовила жаркое, а он заставил меня есть!

Саймон схватил ее на руки и усадил к себе на колени. Девочка, всхлипывая, уткнулась ему в грудь, а он гладил ее по спине.

— Мы обязательно приведем конюшни в порядок и заведем пони. Нам очень пригодится хорошее, теплое помещение, чтобы держать лошадей. — Марион кивнула. — Это очень хорошее предложение. Вижу, Малькольм уже добавил его в список необходимых дел.

Девочка подняла голову и взглянула на него, а он вытер ей слезы.

— У меня есть еще одно предложение.

Саймону вдруг стало страшно — чего же она попросит? Но он заставил себя улыбнуться:

— Тогда говори.

Он даже вздрогнул, когда она взглянула на него — он бы назвал этот взгляд испытующим.

— Я хочу, чтобы вы издал и закон, запрещающий мужчинам бить женщин.

— Я поддерживаю, — сказал Малькольм, прежде чем Саймон успел найти слова в ответ на такое предложение.

Уже спустилась ночь, когда все разошлись. Перед Малькольмом на столе лежали несколько исписанных листов. Саймон не спеша пил эль и разглядывал огромный зал. От былого великолепия почти ничего не осталось. За время правления отца и Генри исчезли все чудесные гобелены и ковры; со стен сняли почти все старинное оружие.

— Когда Марион рассказала про пони, — подал голос Рори, — я уж решил, что теперь конца не будет рассказам о жестокостях Генри.

— Поразительно, что она осталась такой ласковой девочкой. — Малькольм неожиданно улыбнулся: — Ну, может, не такой уж ласковой, судя по тому сердитому взгляду, которым она тебя наградила, когда сказала, что хочет запретить избиение женщин.

— Да. Она напомнила мне маленькую Элен. Ее ангельское личико становится таким же, когда она собирается плакать.

И Саймону показалось, что он снова слышит ее рыдания, те, что эхом разносились по подземелью. Не только гнев слышался в этом плаче. Там была обида, да какая!

— Ты, брат, свалял полного дурака, — сказал Рори.

— Почему вы нападаете на меня? — разозлился Саймон. — Вы только посмотрите на этот дом. Нам повезет, если к наступлению холодов удастся раздобыть чистое белье и одеяла.

— Но ты расстался с ней не потому. Ты боишься, что потеряешь рассудок, как Генри.

— А разве я не прав, что боюсь этого?

— Но ведь безумие поразило только Генри. Причем он с рождения был таким жестоким. Я не безумен, и Малькольм, и Кеннет. И у тебя все в порядке с головой. Болезнь не всегда передается родственникам. Отец был жестоким негодяем, но он не был болен. Я иногда думаю, что дело не в крови, беда в голове. Мы все помним историю, как в четыре года Генри задушил котенка ради забавы. Генри всегда делал то, чего делать нельзя.

Саймон потер виски.

— Знаю. Но разве можно быть уверенным, что болезнь не проявится снова? В ребенке? Во внуках?

— Нельзя. Точно так же тебе не дано знать, каким родится твой ребенок, может, он будет с желтой кожей или слабым и больным.

Эти слова показались Саймону настолько разумными, что ему захотелось дать младшему брату в зубы. Долгие дни, когда шел суд над Генри, свершалась его казнь, а потом они скакали в Лоханкорри, Саймон только и размышлял, что о безумии Генри, Он даже гадал — не сойдет ли с ума лишь потому, что слишком часто об этом думает? Похоже, его страх начал отступать. Случалось, что Саймону было очень страшно, как в тот момент, когда он услышал историю несчастного пони Марион; теперь же его страх стал терять силу. Когда-нибудь он скажет, что был дураком, позволив страху управлять его поступками.

А позже он начал опасаться, что тоска по Илзбет вынудит его забыть о доводах разума. Саймон просыпался среди ночи и ощупывал постель, надеясь обнаружить ее рядом! Но постель была пуста, и ему оставалось только тяжело вздыхать от горечи потери. Саймон начал задумываться о том, что ему, вероятно, следовало более внимательно отнестись к пророчеству Морэн. Он и правда сделал мучительный выбор, но выбор его был, похоже, ошибочным.

— Я пока поработаю здесь, приведу дом в порядок, а заодно подумаю, — наконец пообещал он себе.