мужа, отца и свояка живыми в компании двух копов и нас. Очевидно, оба копа вместе с упомянутым мужем и так далее сейчас мертвы, а мы — на свободе. Очевидно, что правда известна только нам и тем ублюдкам лягушатникам. Очевидно, что мы оба находимся в серьезной опасности не по своей вине. — Я бросил на него сардонический взгляд. — Разве я уже не говорил об этом?

Под воздействием моих рассуждений машина сбавила скорость. Мне представлялось, что мозг Альберто превратился в калейдоскоп. Контрабандист думал, думал, думал.

— Давай найдем прохладное местечко и выпьем там, — предложил я, ибо был готов отдать за бутылку пива и порцию крепкого напитка пятнадцать лет своей жизни.

Альберто переключился на вторую скорость и прибавил газу. Я следил через плечо за «мерседесом»-фургоном, каким-то образом сознавая, что он больше не преследует нас. Возможно, я слишком преуменьшал способность фильмов отражать реальную жизнь. Мы съехали с шоссе на хрустящую под колесами высохшую лесную дорогу. Над ее плотной известняковой поверхностью поднимался шлейф пыли, делавший «дацун» похожим на сеялку, когда он пробирался вверх между пробковыми деревьями. Очень давно Хенрик советовал никогда не сердить Альберто, но тогда я воспринимал этот совет скорее как дань уважения, чем предостережение. Альберто отличался терпением и пониманием, гневить его было то же самое, что выколоть глаз покладистой лошади. Никто бы не сделал этого, разве что в безвыходном положении.

Я больно уколол его. Он протирал глаза и не говорил ни слова, пока машина не остановилась на верхушке тенистого холма. Я последовал за Альберто, передвигавшимся пешком среди деревьев, посасывая свой распухший большой палец и морщась от растяжения побитых мышц.

— Видишь этот выбеленный дом? — спросил Альберто, указывая на крохотную царапину на краю очередной долины. — Этот дом принадлежит Консепсии Рафаелле Костас, кузине Пепе. Двигаясь вниз по дороге, ты найдешь ответвление, которое приведет тебя через этот хребет в следующую долину. Там ты увидишь дом англичанки.

Я покосился в его сторону:

— Это же чертовски далеко!

Альберто пожал плечами:

— На самом деле не очень. Это на жаре все выглядит далеко. Для тебя безопаснее будет пользоваться старой тропой, нежели дорогой.

— Старой тропой? — всполошился я. — Что еще за старая тропа?

Альберто указал на заросшую тропинку, едва различимую среди леса бурого табачного цвета.

— Вот эта тропа, — объяснил он. — Она спускается здесь под гору, а там поднимается в гору. — Контрабандист вздохнул. — По ней легче пройти, и безопаснее для тебя.

Моя бесплатная поездка в «дацуне» явно подошла к концу. Разочарование Альберто буквально осязалось кожей, когда он почти неслышно мычал себе в усы какой-то фаталистический мотив. Я спешно подыскивал слова, которые сделали бы наше расставание более душевным или, возможно, даже отсрочили его до тех пор, пока он не высадит меня у двери дома Кровавой Мэри.

— Альберто, мне жаль, — начал я словами, которые давались мне с трудом. — Ей-богу, не хотел ничего подобного. Неужели ты думаешь, что я мог навлечь на кого-нибудь такие несчастья? Все это серия… не знаю… нелепых совпадений.

Он собирался бросить меня. Непричастность к этому делу не спасет его от судебного расследования. Для Альберто на этом заканчивалась прежняя жизнь, чем он, интересно, займется?

— Я — поганый контрабандист, — сказал он, отшвыривая ногой в долину еловую шишку размером с мяч для регби. — У меня есть планы, планы на непредвиденный случай, планы, которыми, как я думал, мне не придется воспользоваться. Я строю планы на будущее, потому что будущее строит планы в отношении меня. — Он бросил тяжелый взгляд, встретить который у меня не хватило решимости. — Ты уверен, что в кузове твоего фургона были гвардейцы? Мне кажется, ты был внизу не очень долго и мог… — Он хватался за соломинку, даже мне хватило бы двух секунд, чтобы распознать в пропитанном кровью трупе полицейского, особенно того, с которым я менее часа назад состязался в декламации стихов.

— Это был Моралес, новичок. Именно он, и никто больше.

Рот Альберто принял форму его усов.

— Тебе пора идти, — сказал он, направляясь к своей машине. — Вот немного воды и сигарет.

Я принял пластиковую бутылку и пачку сигарет, наблюдая, как он карабкается на место водителя. Не мог согласиться с тем, что он оставляет меня здесь.

— Альберто, — воскликнул я, — ты не можешь оставить меня! Кто пойдет со мной? Я не смогу это сделать сам!

Он остановил разворачивающуюся машину в некоторой точке, взглянул на меня так, словно пытался припомнить давно забытый маршрут. Затем его тонкие губы раздвинулись в печальной улыбке, будто он знал лучше меня, что ни у одного из нас нет выбора.

— Ступай с Богом! — пожелал он мне.

Выход из долины занял у меня остальную часть дня. К тому времени, как я пересек хребет и начал спуск, стало темно.

Дом Кровавой Мэри располагался на широком лугу, прорезанном мелководной, сверкающей речкой. Ближайшее шоссе протянулось в трех километрах к западу, ближайшая деревня находилась в десяти километрах. Кровавая Мэри оберегала свое одиночество, едва ли можно было найти лучшее место для уединения. Ее дом принадлежал одной и той же семье с XVIII века, пока Мэри не заполучила документы на его владение в результате неразумного спора двух братьев, теперь сожалевших о потере имущества. Расположенные террасами поля, на которых она позволяла своим опасливым соседям выращивать овощи, орошались выложенными камнем ирригационными каналами, по преданию сооруженными арабами и на триста лет более древними, чем сам дом. Спутниковая тарелка на южном фронтоне обеспечивала ей доступ к полному набору программ телевизионной системы Sky, а купленная в Гибралтаре платежная карта давала право свободного их просмотра. Живописная местность побуждала людей, впервые ее посетивших, думать, что они бывали здесь раньше или видели это место во сне. Говорили, что даже Кровавая Мэри узнавала его, приходя в себя от ночных горьких переживаний и состояния дискомфорта после приема ЛСД.

Фантастическая идея о том, что этот одинокий дом станет моей пасторальной обителью, захватывала мое воображение, когда я спускался в глубь долины. Старался не обращать внимания на боль в кровоточащих ногах, лелеял иллюзии о возвращении домой, конце тяжелого пути и завершении рокового цикла. Мои испытания остались в прошлом, муки закончились. За дубовой дверью дома меня ожидали уют, спокойствие и удовлетворение.