наверно, лет с двадцати столько не пила. Мне нужно выспаться. — Она предостерегающе глянула на меня, рассеянно повторила: — Нужно выспаться. — И стала выбираться из-за стола. Каро поднялась, чтобы её поддержать, но Арманда властным жестом приказала дочери оставаться на месте.

— Не суетись, детка, — сказала она. — Никак ты без этого не можешь. Всё чего-то хлопочешь, хлопочешь. — Она бросила на меня лучезарный взгляд и заявила: — Меня проводит Вианн. С остальными прощаюсь до утра.

Я повела её в дом. Гости медленно расходились, всё ещё смеясь и разговаривая. Каро опиралась на руку мужа, Люк поддерживал мать с другого бока. Волосы Каро совсем растрепались, придав её чертам мягкость, отчего она выглядела значительно моложе своих лет. Открывая дверь в комнату Арманды, я услышала, как она говорит кому-то:

— …фактически пообещала, что переселится в «Мимозы»… прямо камень с души…

Арманда, тоже услышав слова дочери, сонно хмыкнула.

— Места себе не находит с такой непутёвой матерью, как я, — прокомментировала она. — Уложи меня, Вианн, пока я не свалилась.

Я помогла ей раздеться. У подушки лежала приготовленная льняная ночная сорочка. Пока старушка натягивала её через голову, я аккуратно сложила её одежду.

— Подарки. Положи их там, чтобы я видела, — попросила Арманда, неопределённо махнув в сторону туалетного столика с зеркалом. — Хмм. Хорошо-то как.

Я машинально, будто в оцепенении, выполнила её указания. Наверно, я тоже выпила больше, чем намеревалась, ибо была совершенно спокойна. Судя по количеству ампул с инсулином в холодильнике, Арманда прекратила лечение два дня назад. Мне хотелось спросить, тверда ли она в своём решении, осознает ли, что делает, но я вместо этого просто развесила перед ней на спинке стула подарок Люка — шёлковую комбинацию бесстыдно кричащего сочного красного цвета. Она опять издала сдавленный смешок и, протянув руку, пощупала богатую ткань.

— Теперь можешь идти, Вианн, — ласково, но твёрдо сказала она. — Всё было замечательно.

Я медлила. Глянув в зеркало туалетного столика, увидела в нём своё и её отражение. В моём зрительном восприятии Арманда, улыбающаяся, с новой стрижкой, предстала стариком, но её ладони купались в чём-то алом. Она закрыла глаза.

— Свет гасить не надо, Вианн. — Она выгоняла меня. — Спокойной ночи.

Я коснулась губами её щеки. От неё пахло лавандой и шоколадом. Я отправилась на кухню мыть посуду.

Ру остался, чтобы помочь мне. Остальные гости разошлись. Анук спала на диване, засунув в рот большой палец. Мы убирались в молчании. Новые тарелки и бокалы я расставляла в буфетах Арманды. Раз или два Ру попытался завести со мной беседу, но я не могла говорить с ним. Тишину дома нарушало только негромкое позвякиванье стекла и фарфора.

— Что с тобой? — наконец не выдержал Ру, осторожно кладя руку мне на плечо. Его волосы отливали желтизной, как ноготки.

— Да так, вспомнила маму, — сказала я первое, что пришло в голову, и тут же осознала, что, как ни странно, не солгала. — Она была бы в восторге от такого вечера. Она любила… праздники.

Он посмотрел на меня. В тусклом желтоватом свете его необычные серовато-голубые глаза потемнели, приобрели почти фиолетовый оттенок. Если б я была вправе посвятить его в планы Арманды!

— Я и не знала, что тебя зовут Мишель, — проронила я.

Он пожал плечами:

— Имена не имеют значения.

— И ещё у тебя пропадает акцент, — с удивлением отметила я. — Прежде ты говорил с очень сильным марсельским акцентом, а теперь…

Он одарил меня одной из своих редких чарующих улыбок.

— Акценты тоже не имеют значения.

Он заключил моё лицо в ладони. Трудно поверить, что это руки работяги. Они у него мягкие и совершенно не загорелые, как у женщины. Интересно, есть хоть доля правды в том, что он мне рассказывал о себе? Впрочем, сейчас это неважно. Я поцеловала его. Он пахнет краской, мылом и шоколадом. Я смакую вкус шоколада на его губах и думаю об Арманде. Ру, мне всегда казалось, неравнодушен к Жозефине. Я понимаю, что моя догадка верна, но продолжаю целовать его, потому что нам обоим нужно как-то пережить эту ночь. И мы поддаёмся очарованию, уступаем зову естества, разжигая костры Белтейна у подножия холма, — в этом году несколько раньше, чем заведено по обычаю. Ищем успокоения в нехитрых удовольствиях плоти, чтобы победить темноту. Его ладони проникли под мой свитер и нащупали груди.

На секунду меня одолели сомнения. На моём пути уже было столько мужчин, хороших мужчин, как этот. Все они мне нравились, но никого из них я не любила. Если я не ошиблась и Ру с Жозефиной принадлежат друг другу, как это отразится на них? На мне? Его губы стелятся по моему лицу, словно пух, прикосновения выдают все его желания. Тёплый воздух, поднимающийся от жаровен, приносит в кухню запах сирени.

— Не здесь, — тихо говорю я. — Пойдём в сад.

Ру глянул на Анук, спящую на диване, и кивнул. Неслышным шагом мы вышли на улицу, под усыпанное звёздами фиолетовое небо.

В саду ещё тепло от неостывших жаровен. Чубушник и сирень с зелёной беседки Нарсисса обволакивают нас своими ароматами. Мы лежим на траве, словно дети. О любви не сказано ни слова, мы не давали друг другу никаких обещаний. Ру медленно, осторожно, почти бесстрастно двигается на мне, языком водя по моей коже. Над его головой простирается фиолетово-чёрное, как его глаза, небо; я вижу широкую ленту Млечного Пути, опоясывающую весь мир. Я знаю, что другого такого раза между нами не будет, но при этой мысли испытываю только смутную тоску. Во мне нарастает что-то могучее, всё существо затопляет исступление, в котором тонет и моё одиночество, и даже скорбь по Арманде. Ещё будет время предаться печали. А пока я наслаждаюсь простыми чудесами. Лежу обнажённая на траве, рядом с затихшим мужчиной, в объятьях безграничности, окутывающей меня как снаружи, так и изнутри. Мы с Ру долго так лежали. На наших остывающих телах, впитавших запахи лаванды и тимьяна с клумбы у нас в ногах, бегали мелкие насекомые. Держась за руки, мы смотрели на невыносимо медленно плывущее в вышине небо.

Ру тихо напевал себе под нос:

И во мне теперь бушует ветер, дёргает, требушит меня с неумолимой настойчивостью. Но крохотный пятачок в самой сердцевине каким-то чудом остаётся незатронутым. И почти знакомое ощущение чего-то нового… Это тоже своего рода чародейство, волшебство, которого моя мать никогда не понимала. И всё же я как никогда уверена в том, что явилось моему взору, — зародившееся во мне дивное живое тепло. По крайней мере, теперь ясно, почему я вытащила карту с влюблёнными в ту ночь. Думая о своём открытии, я зажмуриваюсь и пытаюсь грезить о ней — о маленькой незнакомке с румяными щёчками и хлопающими чёрными глазёнками, — как я это делала перед рождением Анук.

Когда я проснулась, Ру рядом уже не было. Ветер снова поменял направление.

Помоги мне, pere. Неужели я мало молился? Мало страдал за наши грехи?