заботиться…

— Заманчивая перспектива. — Арманда продолжала лениво покачиваться в своём кресле.

Каро повернулась к врачу, щуплому нервному мужчине, неуклюже топтавшемуся возле неё. Вид у него сконфуженный, как у скромника, случайно угодившего на оргию. Чувствуется, что ему очень хотелось бы отсюда уйти.

— Симон, скажи ей!

— Вообще-то я не уверен, что имею право…

— Симон со мной согласен, — решительно перебила его Каро. — В твоём возрасте, да ещё с таким здоровьем, как у тебя, просто нельзя жить одной. Да что говорить, ты можешь в любое время…

— Совершенно верно, мадам Вуазен, — поддержала подругу Жолин. Голос у неё ласковый и рассудительный. — Вы бы прислушались к Каро… я хочу сказать, конечно, вам не хочется терять независимость, но ради вашего же блага…

Арманда быстро перевела на Жолин насмешливый взгляд своих блестящих глаз. Та осеклась и отвернулась, краснея.

— Прошу всех уйти, — спокойно сказала Арманда. — Всех без исключения.

— Но, maman…

— Всех без исключения, — повторила старушка безапелляционным тоном. — Вот этому шарлатану уделю две минуты наедине, — вынуждена напомнить вам, месье Кюссонне, о том, что вы давали клятву Гиппократа, — и к тому времени, когда закончу с ним, надеюсь, никого из вас, стервятников, здесь не будет. — Она попыталась встать с кресла. Я поддержала её за руку. — Спасибо, Вианн, — поблагодарила меня Арманда, скривив губы в озорной усмешке. — И тебе спасибо… — Это относилось к Ру, всё ещё стоявшему в дальнем конце комнаты с безучастным видом. — Я хочу поговорить с тобой, когда врач уйдёт. Так что задержись.

— С кем? Со мной? — смешался Ру.

Каро посмотрела на него с нескрываемым презрением.

— Мне кажется, maman, сейчас тебе лучше быть с родными…

— Если ты мне понадобишься, я знаю, где тебя найти, — отрезала Арманда. — Мне нужно сделать кое-какие распоряжения.

Каро глянула на Ру.

— О-о? — Её возглас был пронизан неприязнью. — Распоряжения? — Она смерила Ру взглядом, и я заметила, как он вздрогнул. Аналогичную реакцию я прежде наблюдала у Жозефины. Он напружинился, ссутулился, засунул руки глубоко в карманы, словно пытался уменьшиться в размерах. Но от пристального недружелюбного внимания трудно скрыть недостатки. На секунду Ру увидел себя её глазами — грязного, неуклюжего — и из чувства противоречия повёл себя согласно роли, которую она отвела ему.

— Ну, чего вылупилась? — рявкнул он.

В лице Каролины промелькнул испуг, она попятилась. Арманда усмехнулась.

— Увидимся позже, — сказала она мне. — Ещё раз спасибо.

Каро, не скрывая своего разочарования, вышла вслед за мной. Раздираемая любопытством и нежеланием разговаривать со мной, она всё же снизошла до расспросов, но держалась заносчиво. Я вкратце поведала о том, что произошло. Рейно слушал с непроницаемым выражением на лице, словно одна из статуй в его церкви. Жорж, пытаясь замять неловкость, глупо улыбался за всех и сыпал банальностями.

Ни один из них не предложил подвезти меня до дому.

Сегодня утром я опять ходил к Арманде Вуазен в надежде поговорить с ней. И она опять отказалась принять меня. Дверь мне открыл её рыжий цербер. Встав в дверях, чтобы я не мог проникнуть в дом, он на своём варварском диалекте прорычал мне, что Арманда чувствует себя хорошо и для полного выздоровления ей необходим покой. С ней её внук, сообщил он, и друзья навещают её каждый день. Последнее сказано с сарказмом, так что я невольно прикусил язык. Волновать её нельзя, добавил он. Мне противно умолять этого человека, но я знаю свои обязанности. С какой бы низкой компанией она ни связалась, как бы ни насмехалась надо мной, мой долг остаётся неизменным. Нести утешение — даже если им пренебрегают — и направлять. Однако говорить о душе с этим человеком бесполезно — взгляд у него пустой и безучастный, как у зверя. И всё же я попытался объяснить. Арманда стара, сказал я. Стара и упряма. Нам обоим отведено так мало времени. Неужели он не понимает? Неужели позволит, чтобы она погубила себя небрежением и самонадеянностью?

— Она ни в чём не нуждается, — заявил он мне, пожимая плечами. Его лицо дышит откровенной неприязнью. — Ей обеспечен хороший уход. Она скоро поправится.

— Неправда. — Я намеренно резок. — Она играет собственной жизнью, пренебрегая лечением. Отказывается следовать указаниям врача. Ест шоколад, во имя всего святого! Ты только подумай, к чему это может привести, с её-то здоровьем! Почему…

На его лице появляется замкнутое, отчуждённое выражение.

— Она не желает вас видеть.

— Неужели тебе всё равно? Неужели безразлично, что она убивает себя обжорством?

Он передёрнул плечами. Я чувствую, что он кипит от гнева, хотя внешне силится сохранять невозмутимость. Взывать к его лучшим чувствам бессмысленно: он просто стоит на страже, как ему велено. Мускат говорит, что Арманда предлагала ему деньги. Возможно, ему выгодно, чтобы она поскорее убралась. Арманда — порочная, своенравная женщина. Как раз в её духе лишить наследства родных ради какого-то бродяги.

— Я подожду, — сказал ему. — Буду ждать целый день, если придётся.

Я ждал в саду два часа. Потом полил дождь. Зонт я с собой не взял, и моя сутана отяжелела от влаги. Я окоченел, начала кружиться голова. Спустя некоторое время окно кухни распахнулось, и на меня дохнуло одуряющими запахами кофе и тёплого хлеба. Я увидел, как сторожевой пёс бросил на меня угрюмый презрительный взгляд, и понял, что он даже пальцем не пошевелит, если я упаду в обморок на его глазах. Я повернулся и стал медленно подниматься по холму к церкви. Он смотрел мне вслед, а потом откуда-то с реки до меня донёсся смех.

С Жозефиной Мускат я тоже потерпел поражение. Церковь она перестала посещать, но мне всё же удалось несколько раз побеседовать с ней. К сожалению, безрезультатно. В ней теперь будто сидит некий металлический стержень. Она упряма и непреклонна, хотя на протяжении всего разговора ведёт себя почтительно и голоса не повышает. От «Небесного миндаля» она не рискует далеко отходить, и сегодня я застал её прямо у магазина. Она подметала возле крыльца, обвязав голову жёлтым шарфом. Приближаясь к ней, я услышал, что она тихо напевает себе под нос.

— Доброе утро, мадам Мускат, — учтиво поздоровался я, зная, что вернуть её в лоно семьи и церкви можно только лаской и рассудительностью. Потом, когда цель будет достигнута, можно будет заставить её раскаяться в содеянном.

Она скупо улыбнулась мне. Теперь вид у неё более уверенный. Спину она держит прямо, голову — высоко, — копирует повадки Вианн Роше.

— Я теперь Жозефина Бонне, pere.

— Это против закона, мадам.

— Подумаешь, закон. — Она пожала плечами.

— Закон, установленный Господом, — с осуждением подчёркиваю я. — Я молюсь за тебя, ma fille. Молюсь за спасение твоей души.

Она рассмеялась — недобрым смехом.