же с полной свободой для партнеров, незамужние матери, одинокие отцы, семьи с приемными детьми, семьи с переменными партнерами и так далее – все это, казалось, открывало радужные перспективы каждому. То есть каждому, за исключением Кэрлис.
Ее отношения с Уинном даже и отношениями нельзя было назвать.
– Это просто упражнение в мазохизме, – отрезала Мишель, впрочем, Кэрлис и сама это знала.
– По крайней мере, у тебя есть парень, который плохо с тобой обращается, – сказала Норма, вытаскивая из пакета сладости. – У меня и того нет.
Они рассмеялись – две обитательницы Манхэттена – жертвы семидесятых.
– Я позвоню, – говорил Уинн в конце каждого свидания. Старая песня.
Иногда он звонил. Иногда нет.
– Позвоню тебе во вторник вечером, – сказал он как-то в феврале 1972 года, назвав для разнообразия точную дату. Кэрлис решила, что уж на сей-то раз он обязательно позвонит. Во вторник она весь вечер проторчала дома, в очередной раз пропустив свои курсы по связям с общественностью. Телефон так и не зазвонил. На ее упрек Уинн только огрызнулся:
– Не приставай, – предупреждающе сказал он. – Терпеть не могут приставучих женщин.
А когда она сказала, что и не думает приставать, но из-за него она пропустила важные для работы занятия, он ответил, что растягивает удовольствие, встречаясь с ней пореже. В ответ на слова, что он занимается психоложеством, он обвинил ее в бесчувственности. Тем не менее она приняла его приглашение поужинать.
– Встретимся у «Виктора» в восемь, – сказал он.
Ресторан «Виктор» на углу Семьдесят первой и Коламбус-авеню был неподалеку от его дома. А Кэрлис надо было тащиться на автобусе через весь город. И все же она была на месте ровно в восемь. Уинна не было, и, как выяснилось, он ничего ей не просил передать. Битый час просидела Кэрлис за столиком на двоих в одиночку, привлекая всеобщее внимание и чувствуя себя все более несчастной. Наконец она решилась и ушла, попросив мэтра передать Уинну, что была здесь. Она думала, Уинн позвонит. Но он не позвонил. Молчание длилось почта две недели. Когда она, не выдержав, позвонила ему сама, тот все еще не остыл.
– Это что за фокусы? – грозно спросил он. – Я прихожу, а моей девушки нет на месте.
– Да, но ты опоздал как минимум на час, – сказала Кэрлис, впервые чувствуя преимущество в разговоре с ним.
– Ну и что? – В голосе его прозвучало праведное негодование и оскорбленное чувство. – Ты что, никогда не слышала, что людям случается задержаться на переговорах? Я ухожу из «Эрроу». Мне предложили другую работу. С большим повышением. Я места себе не мог найти от радости. Думал, выпьем шампанского в честь этого дела. И вот, я прихожу к «Виктору», и выясняется, что моя девушка ушла.
– О, прости, ради Бога, – сказала Кэрлис привычно извиняющимся голосом, возвращаясь к роли, может, и неприятной, но знакомой и уже поэтому удобной. – Я ведь не знала. Понятия не имела. Право, не сердись.
В конце концов, он принял ее извинения.
– Ладно, не всякое лыко в строку, – сказал он.
В апреле Уинн, похоже, созрел для перемены в их отношениях.
– Помнишь, я с самого начала сказал тебе, что мне нужны прочные отношения, – сказал он, как бы мимоходом нащупывая почву. – Вот я и подумал, может, будем жить вместе?
Не давая ей и слова сказать, он добавил со значением: «Может быть». Но все равно у Кэрлис голова закружилась. Ее хотят, ее приемлют – а большего Кэрлис и не нужно было.
Как-то в мае они потягивали вино за стойкой бара; мимо по улице проходила жгучая брюнетка и, увидев Уинна через дверное стекло, махнула рукой. Уинн кивнул в ответ. Распространяя вокруг себя запах дорогих духов, она подсела к ним и поцеловала Уинна.
– Джинни, это Кэрлис, – представил подругу Уинн. – А Джинни – моя бывшая.
– Добрый день, – вежливо сказала Кэрлис.
– Привет, – откликнулась Джинни, и Кэрлис отметила ее добрую улыбку. Это была худенькая миниатюрная брюнетка с оливковой кожей и карими глазами. То и дело она закатывалась веселым смехом. Стильная женщина – с головы до пят. На ней был костюм от Ральфа Лорена. Длинные ногти безупречно отполированы. Из разговора Кэрлис поняла, что она работает в «Бергдорфе», на обслуживании индивидуальных клиентов. Кэрлис оставалось только слушать, как Уинн и Джинни вспоминают старых знакомых и старые встречи. Болтая с ней, Уинн все время держал ее за руку, нежно поглаживая ее. Кэрлис смотрела на них как завороженная и места себе не могла найти от зависти.
– Может, поужинаем? – вдруг донеслись до нее слова Уинна, адресованные Джинни. Кэрлис ушам своим не поверила. Уинн вытащил из кармана записную книжку. – Как насчет четверга?
– Ну что ж, вспомним старые времена, – сказала, соглашаясь, Джинни.
Уходя, она в первый раз обратилась к Кэрлис.
– Он разбил мне сердце, – неожиданно выпалила она, и в глазах у нее явно отразилась боль. – И все никак не могу забыть его. – Голос ее звучал так, как будто чувство свежо, раны все саднят, и Кэрлис поняла, что за безупречной внешностью модной женщины скрывается подранок, с трудом переживающий семидесятые с их моралью вседозволенности, – пожалуй, копия ее самой, один к одному. – Смотри, чтобы он и с тобой не сделал того же.
Кэрлис не знала, что сказать. Она посмотрела на Уинна, а тот улыбнулся и подмигнул ей, чуть ли не гордясь собой.
Неожиданно вся зависть пропала, и Кэрлис почувствовала острую жалость к Джинни. Она поняла, что дело тут не в ней, – Уинн так обращается со всеми. Тогда, уже не в первый раз, она спросила себя: для чего
