В спальне было темно.

Я подумал: вроде я оставил в комнате свет! Но был уже порядком пьян и поэтому тут же решил, что, может, и выключил.

– Не надо.

Я резко обернулся.

– Не надо включать свет, дорогой, – сказала Джоан.

Она лежала в моей постели. Сквозь щель неплотно притворенной двери в гостиную на нее падала узкая полоска света. Джоан откинула одеяло. Она тоже была нагая.

Джоан протянула ко мне руки.

– Я так стосковалась по тебе, Питер… Я присел на краешек кровати.

– Приласкай меня, милый. Я так долго и так часто вспоминала, как ты ласкал меня когда-то… – И она потянула меня к себе. – Поцелуй меня.

Я поцеловал.

– Делай со мной все… все, что захочешь… Это такое блаженство… Иди ко мне… К своей Джоан, которая так тебя любит…

Она прижалась ко мне. Ее руки ерошили мои волосы и нагибали мою голову все ниже и ниже и…

(Примечание секретарши: последующие слова синьора Джордана невозможно разобрать. Судя по звукам, он плачет.)

На следующее утро мне нужно было встать в шесть часов.

Джоан не проснулась, когда я пошел в ванную. Увидев себя в большом зеркале, я сделал ужасное открытие. Сыпь, которая в последние дни появилась на ногах, теперь – так сказать, за одну ночь – заметно распространилась по телу.

Темно-красные прыщики были видны уже и на животе, и на локтевом сгибе, и на груди. В некоторых местах их россыпи были так густы, что сливались в пятна.

Я вывернул перед зеркалом шею, чтобы увидеть спину. Сыпь появилась и там. Прыщики были маленькие и твердые, как зернышки. Они не мокли, но вид у них был отвратительный. На ум мне пришла одна из любимых сентенций матери: «Человек всегда грязен сначала внутри, а уж потом снаружи». Этой фразой она хотела заставить меня, ребенка, регулярно полоскать горло. «Если ты не моешься как следует и любишь ходить грязным, у тебя наверняка и мысли грязные, и душа. Что с тобой будет, когда вырастешь?»

Что ж, так оно и случилось! Мои мысли, поступки и вся моя жизнь, согласно сентенциям бедной моей матери, в сущности, должны были вызвать и сыпь, и чумные бубоны на моей коже. Душа моя давно прогнила. А теперь начало гнить и тело…

Бред!

Все это бред. И хватит об этом.

Я достал черную сумку из тайничка, отхлебнул глоточек и стал внимательно разглядывать себя в большом зеркале. По сценарию я не должен был ни плавать, ни раздеваться догола. Только при натурных съемках на сталелитейном заводе я должен был работать голым до пояса. Если прыщики на груди и спине не ухудшатся, их еще удастся замазать или запудрить. Но если они полезут вверх по шее и обезобразят лицо…

Тогда администрация немедленно пригласит первоклассного дерматолога. И что тот скажет, осмотрев меня? Я поспешно отхлебнул еще глоточек. Не думать об этом. Нельзя об этом думать.

Нельзя?

Нужно!

Сыпь распространялась по всему телу, теперь это было ясно как день, распространялась все больше и больше, так же как я все больше и больше запутывался в невидимой паутине, час за часом, день за днем. Нужно что-то делать. Нужно бороться. Но как бороться? И что делать?

Когда я проходил через спальню, чтобы одеться в гостиной, Джоан засмеялась сквозь сон. Она лежала на боку, и я услышал, как она пробормотала: «Странно… ужасно… странно».

Я выпил чашку кофе в буфете, где кроме меня завтракал только экипаж какого-то самолета компании «Эр Франс». Шерли теперь всегда ездила на работу автобусом – кажется, я об этом уже говорил. Ей не надо было вставать в такую рань.

В пустом холле еще работали уборщицы.

– Мою машину, пожалуйста, – сказал я бледному от бессонницы ночному портье.

– Слушаюсь. О, мистер Джордан, по поводу вашей машины только что звонили из гаража…

– Что с ней?

Украли? Взломали? Зеленый ящик в багажнике…

– Механик говорит, что-то там с зажиганием. Он спрашивает, согласны ли вы, чтобы он поехал вместе с вами в кино городок и потом сразу же отвел машину на станцию техобслуживания. Тогда к вечеру она будет в порядке.

– Да. Конечно. Очень любезно с его стороны. Пусть едет.

Портье позвонил в гараж. Он был уже пожилой человек, и звали его Хоф. Он входил в число тех, кого я