Но Наташа не стала со мной говорить, не сказала больше ни слова, как я ни бесился, ни умолял. Как ни кричал и ни жаловался, как ни упрашивал и ни проклинал.

Прошли часы, прошли дни, прошли недели, прошли месяцы, прошли годы, прошли десятилетия.

Прошло сто лет.

Прошло сто сотен лет.

А я все сидел, скорчившись на потертом плюше скамьи, и буравил глазами маленькое зарешеченное отверстие, из которого некогда – о, счастливое время! – со мной говорила Наташа.

Маленькое зарешеченное отверстие!

После тысячи тысячелетий я наконец понял – с опозданием на тысячи тысячелетий – истину: это маленькое зарешеченное отверстие было Богом. Мне следует преклонить перед ним колена и молиться ему. Может быть, тогда вновь зазвучит Наташин голос. Только ее голос, больше мне ничего не надо.

И я опустился на колени, молитвенно сложил руки и смиренно склонил голову перед круглым зарешеченным отверстием. И стал ему молиться.

Вот какой это был сон, профессор Понтевиво, и я знаю, что этот сон означал; знаете это и вы.

Проснулся я, обливаясь потом и ловя ртом воздух. Я включил лампочку на ночном столике и взглянул на часы. Было одиннадцать. Шатаясь, я встал с кровати и отхлебнул виски из бутылки; но и виски не помогло. Мне казалось, я умираю от удушья. Комната представилась мне тоже кабиной лифта. Я попробовал было открыть большое окно. Но створку заело, и открыть не удалось. Кулак.

Он опять дал о себе знать, зашевелился, стал давить на стенку желудка.

Бежать отсюда. Сейчас же. Пока еще есть возможность.

Я натянул на себя одежду. При этом несколько раз плюхался на кровать. Пальцы не слушались и никак не могли застегнуть пуговицы, надеть галстук, завязать шнурки на ботинках.

Прочь. Прочь. Прочь отсюда.

Потом, еле держась на ногах, я прошел через гостиную. За дверью своей комнаты спала Джоан. Она ничего не подозревала. В другом номере спала Шерли. И тоже ничего не знала. Никто ничего не знал обо мне, никто ничего не подозревал, никто.

И вот я уже в коридоре, а кулак у меня в животе все давил и давил. Я пошел к лестнице и по ней спустился в холл. Мне было ясно, что я никогда в жизни, никогда и ни за что не воспользуюсь тем лифтом.

В холле все еще было довольно людно. Бар тоже был полон. Не снимая плаща, я подошел к стойке, за которой орудовали три бармена.

– Двойное виски. Без содовой.

Посетители бара страшно шумели – чтобы беседовать друг с другом, им приходилось перекрикивать грохочущий оркестрик. Рядом со мной молодая женщина надрывалась, рассказывая своим приятелям:

– …тут я ему и говорю: теперь объявилось целых два дяди, которые хотят жениться на твоей мамочке, Тэдди. Кто из них тебе больше нравится? А он мне на это с совершенно серьезной миной: давай выйдем за дядю Мартина, тогда у нас будет «мерседес». Ну, разве не прелесть? А ведь ему только пять!

Я выпил свое виски и заказал еще, опять двойное и опять без содовой. Бармен задержал на мне взгляд.

– Вы себя плохо чувствуете, мистер Джордан?

– Разве я так плохо выгляжу?

– О, вы прекрасно выглядите. Просто я подумал…

Я положил на стойку деньги и через бар вышел на улицу. Сыпал мелкий, нудный, холодный дождик. Я направился к мосту Альте-Ломбардсбрюкке, потом, перейдя мост, спустился по Юнгфернштиг к плотине Баллиндамм. В этот час и при такой погоде мне встречались лишь редкие прохожие. Я заглядывал в лицо каждому из них, часто переходил на другую сторону улицы, чтобы получше их рассмотреть, и некоторые, в особенности женщины, испуганно вскидывали на меня глаза и ускоряли шаг.

Так я дошел до старого вокзала Даммтор, потом по берегу Альстера до Фонтенэштрассе и назад к Альстергласи. Капли холодного мелкого дождика кололи меня, словно ледяными иголками.

«Я живу здесь рядом, сразу за углом, – сказала она. – И всегда ночью гуляю».

Но в эту ночь ее не было.

Я бы не смог сказать, почему я ее ищу. Но все ходил и ходил под дождем и в конце концов забрел на узенькие улочки, огибавшие мой отель справа и слева. На второй из них я обнаружил рядом с парадным эмалированную табличку:

В нише перед запертой дверью парадного на стене висела медная табличка с множеством кнопок, под которыми значились фамилии жильцов. Все кнопки были белые, и лишь одна – красная. Под ней было написано: «Портье». Ниже этого слова зияло маленькое зарешеченное отверстие…

Наташа жила на третьем этаже. Ничем не объяснишь то безумие, ту нелепость, которую я совершил: я нажал на кнопку ее звонка. Через несколько секунд из зарешеченного отверстия донесся звук из моего сна: щелк!

– Кто там? – спросил Наташин голос.