Сейчас никто эту песню не пел, но слова звучали у меня в голове — что-то вроде нового сна о давно почившей Анне. Много лет назад я была свидетелем безумных выходок пылкой страсти, обуревавшей родителей Елизаветы; теперь, глядя на свою подопечную и на Роберта, я замечала то же кипение в крови. Никто не смел помешать им «развлекать» себя и «тешиться», хотя, как мне было точно известно, Елизавета, подобно своей матери, не спешила отдаваться мужчине, которого так горячо желала. Вот уж поистине — «кто запретить посмеет?» Ведь любой, кто высказывал неодобрение развлечениям ее величества и Роберта, — а они все время то катались верхом, то охотились, то пели, то танцевали, — тут же получал от королевы суровый выговор, а то и отправлялся в опалу. Король Генрих, будучи женат, возжелал вкусить запретный плод — Анну Болейн, а теперь их дочь возжелала женатого мужчину.
В переполненный шумный зал широкими шагами вошел Джон. Он приблизился ко мне и произнес громко, чтобы я смогла его расслышать:
— Когда я зашел в наши комнаты, там меня ожидал гонец от ее величества. Меня снова высылают, теперь уже другая королева из династии Тюдоров.
— Как? Куда?
— Да, слава Богу, всего лишь в Энфилд. Под предлогом оказания услуги ее драгоценному Робину — надо разместить в тамошних конюшнях еще сорок лошадей. Она же знает, что мы очень любим Энфилд, да это и недалеко отсюда. Ее величеству хочется убрать меня с дороги, как уже убрали Сесила, поскольку мы не одобряем ее манеры вести себя с Робертом, и я ей прямо сказал об этом.
— Этого не одобряет каждый, у кого есть голова на плечах. Даже когда я передала Елизавете, о чем поговаривают при европейских дворах — а там насмехаются над королевой Англии, которая собирается выйти замуж за своего конюшего, — даже тогда она не поняла, что находится на ложном пути. «Мы с Робином всего лишь добрые друзья, — говорила она. — У нас с ним столько общего, Кэт. Я же королева и имею право немного повеселиться после всего, что нам довелось пережить». Но когда ты возвратишься, любовь моя? — спросила я мужа.
— Королева сообщит мне об этом через своего гонца.
— Как она может отсылать тебя отсюда?! О чем она только думает? А ты уверен, что это не было шуткой или пустой угрозой?
— Вряд ли. Я проклинаю тот день, когда научил ее скакать верхом. Нынче утром королева Елизавета снова отправилась на конную прогулку с этим типом, без охраны, а значит без свидетелей. Я сказал ее величеству, что это рискованно, не менее рискованно, чем марать свою репутацию, проливая на Дадли щедроты без меры. Например, право беспошлинно вывозить шерсть. Вот ведь черт! Ради него она забывает не только о благопристойности, но и об английских законах!
— Чума на него! — вырвалось у меня, я даже не успела зажать рот рукой.
В последнее время Лондон охватила эпидемия оспы — ужасной болезни, которая уносила жизнь каждого четвертого заболевшего, а внешность остальных безжалостно уродовала. Оспа стала одной из причин, по которым королевский двор переехал подальше от Лондона.
— Нет, я не желаю никому заболеть оспой, даже Дадли, — пробормотала я, качая головой. — Однако что же нам-то делать?
— Тебе надо еще раз поговорить с Елизаветой. Я знаю, ты уже пробовала, но это слишком важно. А ты, как никто другой, всегда умела не только успокоить ее, но и укорить. Не сомневаюсь, что бедняга Сесил места себе не находит в Шотландии. Мне рассказывали, что он пытался уговорить Тайный совет назначить Дадли послом при каком-нибудь иностранном дворе, но «кто-то» вычеркнул имя Дадли из списка. А мне Сесил не раз говорил, что Роберту Дадли гораздо лучше будет в раю, нежели здесь.
— Бедняга Сесил, его так ловко отослали вести переговоры с шотландцами, а продлятся эти переговоры Бог знает сколько времени. Он, теперь ты, а потом и до меня очередь дойдет. Но ты прав, дорогой мой господин. Недостаточно только хмуриться да сетовать. Конечно, мне понадобится время, но я заставлю Елизавету образумиться. Клянусь райскими вратами, наша блистательная королева уже успела позабыть свои злоключения с Сеймуром!
Наши взгляды встретились. Джон снова заговорил:
— Свобода и власть, в которых ей так долго отказывали, опьянили ее. А тут еще эта болейновская кровь…
— Уж скорее тюдоровская — это Тюдорам всегда было свойственно желать того, что уже принадлежит другим. Когда что-либо останавливало отца Елизаветы, который имел множество любовниц и не обращал внимания, замужем они или нет? Этот мир несправедлив, ибо то, что позволено мужчине, для женщины запретно. И все же так заведено.
— Да кто из королев когда-нибудь правил самостоятельно? Елизавете необходим супруг, только не такой.
Джон повел меня вдоль стены к выходу, вывел в коридор. Там обнимались юные парочки, опираясь на панели или же друг на друга. Я начала было говорить Джону, что пренебрежение Елизаветы приличиями в последнее время сделалось совершенно нестерпимым, однако он лишь выругался себе под нос, притянул меня к себе и стал жадно целовать.
Едва почувствовав вкус его губ и ощутив тепло его тела, я, как всегда, унеслась далеко-далеко. Да, как мне было не понять Елизавету, не понять ее безоглядного стремления к человеку, столь горячо любимому, что ради него можно наплевать на всякую осторожность (Господи, хоть бы только не на всю Англию!).
В тот вечер, как обычно, после танцев и карточной игры, после долгого веселья, Елизавета позволила Роберту проводить ее до приемной комнаты, а затем и во внутренний покой, до самой двери опочивальни. Там она неизменно желала ему доброй ночи, потом входила в опочивальню со мной и несколькими фрейлинами, которые переодевали ее ко сну. Но сегодня за ней шла я одна, ибо всех остальных королева отослала еще около часа назад, когда сидела с Робертом у окна, купаясь в лунном свете, хихикая и перешептываясь.
Если бы я сейчас оказалась с ней наедине, то, как мне казалось, было бы самое время побеседовать серьезно. Елизавета, верно, ожидает моего возмущения из-за того, что она отослала Джона, а я вместо этого сказала бы, что ей не следует приближать к себе Роберта.
Мне было пятьдесят три года, и мои глаза видели уже не так хорошо, как прежде, но слух у меня пока что был отменный и их жаркий шепот я слышала вполне отчетливо.
— Бесс, сладенькая моя, позволь мне сегодня уложить тебя в постель, — говорил Роберт ласковым голосом. — Кэт никому не скажет.
Я прикусила язык, чтобы не сделать ему выговор.
— Неужели мой распорядитель конюшен хочет распоряжаться также и моим сердцем? — парировала Елизавета, ловко уклоняясь от прямого ответа.
— Я хочу распоряжаться как твоим сердцем, так и твоим прекрасным телом! Я люблю, я боготворю тебя, тебя одну! Будь я простым пастухом, а ты коровницей, и живи мы в деревне — нам можно было бы любить друг друга всю жизнь, ни от кого не прячась.
Я подняла глаза к небу. «Какие красивые слова (а лицо у Роберта еще красивее)», — ворчала я про себя; Роберт тем временем поднес к губам руку королевы. Я знала, что он владеет искусством обольщения, хотя старательно избегает фрейлин. Не успев поднести к губам кисть ее величества, чтобы поцеловать, как положено, тыльную сторону, Роберт ловко повернул ее к себе ладонью и стал жарко лобзать, надеясь воспламенить в Елизавете страсть. Должно быть, негодяй знал, как на нее это действует. Когда мы готовили Елизавету ко сну после расставания с Дадли, она всякий раз витала мыслями где-то далеко, глядя перед собой мечтательным взором — несомненно, ей бы хотелось, чтобы Робин помог ей снять одежды, уложил ее в постель и так далее.
Сегодня же, к моему величайшему удивлению, не обращая внимания на двух телохранителей, каменными изваяниями застывших у дверей, Елизавета сказала:
— Любимый мой деревенский пастушок, можешь поцеловать свою коровницу на сон грядущий внутри
