появления в ее жизни Генри. Понимаешь, де Вере был протеже ее отца в деловых кругах Сити. Хорейс Уорд высоко ценил его и полностью доверял, так что по условиям брачного договора он мог свободно распоряжаться состоянием Имогены, а позже и всем, что пришло к ней по отцовскому завещанию. Де Вере охотно исполнял любые ее прихоти, но все приобретения становились его собственностью, даже одежда и украшения, о чем она узнала, когда впервые обратилась к нему с просьбой о разводе. Он сразу же заявил ей, что если она уйдет, то без денег и сына — и это при том, что к нему де Вере относился весьма прохладно, и она сама говорила, что он был начисто лишен чувства отцовства, — именно последнее обстоятельство делало угрозу еще более зловещей. И она осталась.
До встречи с Генри Сен-Клером она продолжала равнодушно играть свою роль, приготовившись ждать, пока Артур станет достаточно взрослым, чтобы она могла уйти. Но с того дня, как в ее жизни появился Генри, она совершенно преобразилась. Наедине с ним она думала только о настоящем, ценила каждую минутку близости; оставаясь одна, она уже была полна планов, надежд, фантазий, желаний, страха. Хотя внешне, судя по комплиментам окружающих, она никогда еще не выглядела такой спокойной и умиротворенной.
Муж, казалось, ничего не подозревал. Она чувствовала себя счастливой узницей, которой изо дня в день удается незаметно покидать на время свою тюремную камеру, прокрадываясь мимо спящего надзирателя. У нее было такое ощущение, что все решится с написанием портрета. Всю весну, а потом и лето ее поддерживала уверенность в том, что, если Сен-Клер успеет закончить картину до момента разоблачения, все будет хорошо.
В сентябре она была вынуждена уехать с мужем на пару недель в какой-то шикарный загородный дом. Через день после возвращения в город — это было воскресенье, но она не могла больше ждать — ей удалось незаметно выскользнуть из дома, и она прибежала в студию, где застала Генри Сен-Клера, задумчиво созерцающим готовый портрет. Она встала рядом с ним перед картиной, и он обнимал ее за талию, когда вдруг что-то заставило ее обернуться. Рутвен де Вере стоял в дверях.
До нее донесся ее собственный бесстрастный голос, хотя она и понимала, что объяснения бесполезны: «Рутвен, это господин Генри Сен-Клер, художник. Как видишь, он только что закончил писать мой портрет. Я держала это в секрете, хотела сделать тебе сюрприз. Генри, познакомься, это мой муж, господин Рутвен де Вере».
Сен-Клер застыл, словно парализованный. Де Вере не удостоил его ни малейшим знаком внимания. Он предложил Имогене руку, как если бы они были в комнате одни. Она позволила увести себя, и, спустившись по узкой скрипучей лестнице, они сели в поджидавший кеб, за все время так и не проронив ни единого слова.
Все так же молча они доехали до Белгрейв-Сквер. Она решила не отвечать ни на какие вопросы, не поддаваться ни на какие угрозы, ничего не требовать. Но, стоило ей вспомнить про Артура, которому едва исполнилось тринадцать, — к счастью, в то время он был в школе, — как ее решимости заметно поубавилось. К тому же она опасалась и за собственную жизнь. Если бы муж закатил скандал, ей было бы проще обороняться, но де Вере затаился, и в этом был какой-то зловещий признак. Он что-то говорил, а ей казалось, будто это шипит пар, выбиваясь из котла, и его капельки, попадая ей на щеку, обжигают, словно кислота.
Этот единственный взгляд с порога студии породил в нем целый ворох подозрений, и теперь они обрушились на нее градом вопросов и обвинений, а итогом стало совершенно безумное решение. Они были одни в его кабинете; он приказал слугам никого не впускать и всем оставаться внизу. Воспринимая любой ее отрицательный ответ как признание, он придумал свою историю ее отношений с Сен-Клером, и выходило, будто эта связь началась задолго до ее встречи с де Вере; а из этого следовало, что Артур не его ребенок.
Поначалу она отрицала его обвинения, пытаясь доказать, что ее и Сен-Клера связывала только дружба. Но потом она поняла — к сожалению, слишком поздно — что своими оправданиями подвела мужа к самому опасному заблуждению. Доведенная до крайности, она решила, что может спасти Артура только ценой собственной жизни: если муж задушит ее или забьет до смерти, полиция непременно засадит его в тюрьму и Артур будет в безопасности.
И тогда она выложила ему правду — какую именно, она мне не сказала, а я не спрашивал, — ожидая, что он ударит ее. Но вместо этого он вдруг поутих; правда, продолжал требовать признания, что Сен-Клер был ее любовником на всем протяжении их брака, пока она, не выдержав, не бросила в сердцах: «Нет, о чем я очень сожалею».
Он стоял, грозно нависая над ней. Она ждала, что вот-вот на нее обрушится удар, но, ни слова не говоря, он развернулся, вышел из кабинета и запер за собой дверь.
Она звонила в колокольчик, но никто не отвечал. Шли часы, а она все мерила шагами комнату, мысленно прокручивая самые ужасные последствия. Ближе к полуночи он вернулся.
— Я принял решение, — сказал он. — Ты оставишь этот дом завтра утром. Заберешь своего сына из школы — вряд ли его будут там держать после всего, что произошло, — и можешь делать с ним все, что хочешь. Но у меня есть условия.
Во-первых, ты перепишешь на меня всю свою собственность: все до фартинга, каждую безделушку, каждый камешек — все, кроме одежды, которая сейчас на тебе.
Во-вторых, ты подпишешь признание в адюльтере с Сен-Клером. В-третьих, ты подпишешь обязательство никогда впредь с ним не видеться.
В-четвертых, ты дашь обязательство никогда не общаться ни с кем из наших общих знакомых. Ты покинешь Лондон и больше никогда сюда не вернешься. Я хочу, чтобы и ты, и твой сын навсегда исчезли с лица земли.
Если ты откажешься хотя бы от одного моего требования, потеряешь сына. Боюсь, ты уже испортила его, но никогда не поздно все исправить. Кроме того, тебе придется явиться в суд и ответить за измену мужу, а я распоряжусь, чтобы и в отношении Сен-Клера были предприняты соответствующие санкции. Я разорю его.
— Почему я должна верить тебе? — спросила она. — Если уж ты так безжалостен, почему бы тебе сразу не отобрать у меня Артура, чтобы наказать меня еще более сурово?
— Пока у тебя есть сын, ты будешь жить в постоянном страхе потерять его. А именно так и случится, если ты нарушишь хотя бы один пункт нашего соглашения. Что же касается того, верить мне или нет, ты должна положиться на мое слово джентльмена. Уж я-то проявлю большую щепетильность, нежели ты, в отношении своего супружеского долга.
Он уже подготовил все бумаги. Одну за другой он выкладывал их перед ней. Она подписывала механически, обреченно, даже не читая, после чего объявила, что немедленно покидает его дом. Но он настоял, чтобы она осталась на ночь, одна в своей спальне, дав ей «время на раздумья». Звонок в ее комнате уже был отключен, но ее ждал холодный ужин.
Еле живая от усталости и голода, она поплелась в свою спальню и закрыла за собой дверь. Ее комната соединялась со спальней мужа смежной дверью, открывавшейся с его стороны, которая тоже была заперта.
Несмотря на усталость, она совсем не хотела спать, но, отведав приготовленного ужина, почувствовала непреодолимую тягу ко сну. Очевидно, в еду было подмешано снотворное. Страх как будто придал ей сил, и она сумела придвинуть тяжелый шкаф к двери, забаррикадировавшись от мужа. После чего рухнула на кровать и провалилась в темную бездну сна, а утром проснулась с ощущением, будто голова ее в огне. В зеркале она увидела, что ее лицо и шея превратились в багровый отек.
Ее первой мыслью было, что муж придумал какую-то страшную месть. Но дверь в ее спальню была закрыта, а шкаф стоял на том же месте, куда она его придвинула; окно тоже было заперто изнутри. Обстановка в комнате ни в чем не изменилась, на подушке не было никаких следов. Даже если бы злой дух пробрался в ее спальню, он бы не смог так страшно изуродовать ее, не оставив после себя никаких отметин.
И тогда до нее дошло, что ее не только усыпили, но и отравили. Если не считать ощущения сильнейшего жара в голове, она чувствовала себя довольно сносно, но как долго это продлится? Содрогаясь от ужаса, она оделась, накинула на лицо вуаль, несмотря на угрозы мужа, собрала кое-какие драгоценности,
