предупредить? Но предупредить о чем? Чтобы точно узнать, откуда исходит опасность, нужно хотя бы увидеть эту книгу… но тут начинало возмущаться здравомыслие, хотя его тут же заглушали живые воспоминания о женщине со свертком в форме гроба. Она так и сидела, раздираемая противоречивыми мыслями, пока не подошел служитель, который сказал, что заявленной книги нигде не обнаружено. Джулия тотчас вернулась к каталогу; она хорошо помнила, где располагалась регистрационная карточка, но сейчас ее там не было. Поскольку каталог постоянно пополнялся новыми названиями, причем не всегда в алфавитном порядке, она долго листала страницы в тщетных попытках отыскать нужную ей вещь. Впрочем, это лишь усилило ощущение опасности. За окном стояла ночь; нельзя было медлить, пусть даже ей придется испить еще одну чашу унижения. Но, если она не явится домой, муж всполошится и начнет ее искать. Второпях набросав записку, что ужинает с Мэриан, Джулия быстро собрала вещи и поспешила из читального зала.
Ночной воздух был сырым и неподвижным, свет фонарей едва пробивался сквозь легкую дымку, когда Джулия позвонила в дверь дома, где жил Фредерик. Ей пришлось долго ждать — или ей только казалось, что долго? — прежде чем дверь открыл старый портье.
Дурные предчувствия усиливались с каждым шагом по бесконечным ступенькам, и ей пришлось дольше обычного задержаться на последней лестничной площадке, чтобы отдышаться и набраться смелости постучать в дверь Фредерика. Кругом было тихо; от ее стука тишина, казалось, стала еще звонче; потом послышался глухой удар, за которым последовали торопливые шаги и скрежет отпираемых замков. Гораздо сильнее страха перед встречей с ним была, оказывается, надежда, которая вспыхнула бешеным пламенем при одном только взгляде на его лицо, такое бледное и измученное, но вдруг осветившееся ответной радостью. Она переступила порог и бросилась к нему в объятия — сразу же почувствовав, как страшно он исхудал, — а потом стала целовать его, выплескивая так долго сдерживаемую страсть, пока не расслышала имя, которое все это время он нежно бормотал: «Лидия».
Джулия отпрянула назад и вгляделась в хорошо знакомое лицо, пытаясь отыскать в нем любимые черты. Это был прежний Фредерик, и в то же время не он: небритый, в потрепанном домашнем халате зеленого цвета, под которым виднелись мятые рубашка и брюки, в старых домашних тапочках; волосы у него стали чуть длиннее и лежали все в том же беспорядке, но уже без былого шика. В его взгляде было все то же обожание, но казалось, будто он смотрит сквозь нее, не видя перед собой ее лица. На мгновение она даже подумала, что он ослеп, но, словно угадан ее мысли, он заметил распахнутую дверь и закрыл ее. Как только щелкнул замок, по лицу его пробежала тень удивления; он перевел взгляд с нее — или, скорее, с той, которую он видел вместо нее, — на дверь и обратно.
— Я завершил, и ты пришла, — произнес он каким-то странным, отрешенным голосом, — но я думал… я думал, что ты…
Он не договорил и повернулся к окнам, которые, как заметила Джулия, были открыты на ночь. Несмотря на полыхавший в камине огонь, она чувствовала, как пробирает ее озноб. Ей вовсе не хотелось искать скрытый смысл в его словах, как не хотелось считать его сумасшедшим. Может, он тоже бродит во сне? И, если сейчас ему снится Лидия, разве нельзя его разбудить?.. Ей так и хотелось крикнуть, что она Джулия, а не Лидия, но сознавала полную бесполезность этого жеста, и это повергало ее в отчаяние. Во сне или наяву, сердце Фредерика принадлежало мертвой, и не было в нем места для живых; та любовь спалила его дотла, и новой уже никогда не будет.
К тому же она где-то читала или слышала, что лунатиков нельзя будить, а, наоборот, нужно уложить в постель и проследить, чтобы они заснули настоящим глубоким сном, который сотрет из памяти следы от ночного кошмара. И ей вдруг стали понятны зловещие предзнаменования последних дней; в самом деле, не приди она сегодня к Фредерику, с ним могла бы случиться беда. Поэтому прежде всего надо было закрыть окна; нет, сначала уложить его в постель, а потом заняться окнами.
— Фредерик, — нежно произнесла она, взяв его за руку, — ты очень устал и должен отдохнуть.
— Да, я очень устал, — повторил он. — Но… ты ведь не оставишь меня, Лидия? Не сейчас? — Голос его зазвучал громче и задрожал на последних нотах.
— Нет, Фредерик, — печально сказала Джулия, — я не оставлю тебя. Но ты должен лечь в постель и уснуть.
С этими словами она медленно повела его через всю комнату, стараясь держаться подальше от черной зияющей пустоты окон, и проводила в спальню, в которой теперь царил жуткий беспорядок. Он стоял послушно, как ребенок, пока она расправляла простыни, взбивала подушки; так же по-детски он присел на краешек кровати, снял тапочки и халат, а потом быстро растянулся на постели и устроился для сна. Его глаза закрылись, прежде чем Джулия успела укрыть его одеялом, и буквально через минуту его дыхание стало ровным и глубоким. Она еще немного постояла возле него, вспоминая, как часто и как горячо мечтала о том, чтобы наблюдать за ним, спящим. И вот мечта сбылась, а в душе полная опустошенность. Его дыхание было уже совсем спокойным; Джулия хотела открыть окно в спальне, но побоялась разбудить его, так что, погасив лампу, она вернулась в гостиную.
Она хотела сразу же закрыть окна, но затхлый воздух спальни, казалось, до сих пор преследовал ее, да и в конце концов в комнате было не так уж холодно; так что она решила запереть одну створку, а вторую оставить открытой. Направившись к окну, она случайно уронила взгляд на письменный стол, стоявший справа. Настольная лампа освещала и портрет Лидии, и ворох исписанной бумаги под хрустальным пресс- папье. Джулия почему-то вспомнила о жертвоприношении, и ей стало еще более неуютно. На листе, что лежал сверху, можно было прочесть две строфы, написанные мелким аккуратным почерком Фредерика:
Чернила казались совсем свежими, как будто страница была написана только что. Джулия выдвинула стул и села к столу, намереваясь прочесть всю рукопись, но ей вдруг стало неуютно под холодным, собственническим взглядом Лидии, как будто ревниво охранявшей все, что касалось ее памяти. Она потянулась к фотографии, чтобы развернуть ее в другую сторону, и почувствовала, что нога ее больно уперлась в какой-то предмет под столом. Она нагнулась посмотреть, что ей мешает. Может, ящик для цветов? Нет, пожалуй, низковато для него, и к тому же предмет легко двигался. Почему-то его форма показалась странно знакомой. Черная прямоугольная коробка, длиною фута в три: музыкальный инструмент? Любопытство заставило ее отодвинуть стул подальше и достать предмет из-под стола. Он оказался неожиданно легким. Можно было не сомневаться в том, что он заперт; но первые же три серебряные защелки поддались сразу, следом за ними — еще две, так что откинуть крышку не составило труда.
Но, что бы ни лежало в футляре, оно скрывалось под пурпурным бархатом. Джулия встала на колени и неожиданно потеряла равновесие, так что ее правая рука проскочила под бархатный чехол и уперлась во что-то твердое. Она попыталась отдернуть руку, но почувствовала острую боль, и тут же из чехла вынырнула кукла, которая села и распахнула глаза.
Фарфоровые пальчики впивались, словно змеиное жало; свободной рукой Джулия попыталась отшвырнуть злобное существо, но оно выпрыгнуло из коробки, ринувшись прямо на нее. Она бросилась к открытым окнам и тяжело ударилась о балконную решетку. Она чувствовала, как существо тянет ее вниз; на какое-то мгновение оно зависло в воздухе, но вот его хватка ослабла, и кукла рухнула в пустоту; казалось,
