Эльпи сказала:

- У меня тоже есть к тебе слово. Я тоже не все понимаю.

- Что именно? - он был немножко удивлен.

- Может быть, ты ответишь сейчас, и это поможет мне.

Она бросила на него взгляд, тот самый, который увлекает мужчину в определенном направлении и помимо его воли. Настоящий меджнун всегда покорен ему: это кролик под суровым взглядом змеи. Истинно так!

- Я очень тебе не нравлюсь? - Глаза Эльпи - две острых стрелы. И устремлены они на Омара Хайяма. Он что-то хотел сказать. Она продолжала:

- В том, что я тебе не нравлюсь, - почти уверена. Но я не знаю, почему ты в таком случае не продашь меня или почему не заставляешь прислуживать тебе, как служанку? Одно из двух: или я женщина, или я обыкновенная служанка, годная только для уборки или готовки пищи. Я здесь не день и не два, но не ведаю, кто я. А я должна это знать!

Она говорила еще в этом же роде, понемногу распаляясь, повышая голос, то есть выказывая все признаки женского возбуждения. Возбуждения приятного, притягательного, подобающего красивой женщине. Эльпи была то ли рождена для любви, то ли умелые гранильщики алмазов сделали из нее женщину настоящую - с горячим сердцем, нежной душою, непреклонную в любви и жаждущую любви.

Вопрос ее был не из простых. На искренность следует отвечать искренностью. Любовь на этой земле должна цениться превыше всего. Ее не возьмешь с собою на тот свет. Невозможно любить в кредит. И не надо упускать ее, если это любовь подлинная, а иначе обкорнаешь себя, и притом беспощадно.

Он все еще поглаживал ее руку, а она ждала его слов.

- Я не знала еще столь терпеливого мужчину...

- Да?

- Или столь холодного...

- Возможно...

- Или у тебя целый гарем в твоей обсерватории?

- Гарема у меня нет, - проговорил он.

- В таком случае я не нравлюсь тебе! - воскликнула Эльпи и заплакала.

Признаться, Омар Хайям был удивлен и озадачен. Не ждал от нее такого. Значит, в ней билось сердце пылкое и любвеобильное. Но откуда такое у продажной женщины? И он тут же поймал себя на том, что несправедлив к ней. Разве не была она игрушкой с отроческих лет? Разве сильные мира сего щадили ее? Разве была она в глазах их человеком, равным им во всем? И кто щадил ее самолюбие? Кто уважал в ней человека? Она стала такою, какою стала. Нельзя от нее требовать чего-либо необычного. И зачем, собственно, требовать?..

- Хорошо... - сказал он.

Она отвернулась, чтобы скрыть свои слезы.

- Хорошо, - продолжал он, - отвечу тебе.

Омар Хайям дал ей возможность прийти в себя, подал вина. И сказал так:

- Нет, Эльпи, ты нравишься мне. Может быть, со временем я и сделаю глупость и влюблюсь в тебя. Именно поэтому я бы не хотел ранить тебя неосторожным обращением, не хотел заявлять своих прав. Мне нужна женщина, а не существо в образе женщины. Я хочу чувствовать душу ее, любя ее оболочку и откровенно любуясь ею. Признаюсь, я не из тех, кто ценит только душу. Она должна находиться в соответствующей оболочке. Разве я не вправе ждать, набравшись терпения, ответного чувства?

- Вправе, - прошептала Эльпи.

- Я не хотел бы, чтобы меня любила невольница только потому, что я ее хозяин.

Кажется, он растопил холодок, на мгновение остудивший ее сердце. Кажется, он в чем-то разубедил и в чем-то убедил ее.

Он привлек к себе Эльпи, и она была податлива. Ее соразмерный стан был совсем рядом, она приникла к нему легко, как мотылек. И плоть ее была невесомей дыхания ее.

- Ты обезоружил меня, - сказала она со вздохом. Ее щека лежала на его щеке. Она поглаживала его мягкую, шелковистую бороду. - Говорят, у мужчин с такой бородой и характер мягкий.

Она смотрела на него глазами, полными доверчивости. Она как бы искала покровительства...

Луна поднялась выше. Она стояла в дверях, готовая перешагнуть через порог и войти в эту обитель, чтобы разделить трапезу и разжечь сердца пламенем любви. Небо еще больше позеленело, оно стало похожим на луг, напоенный влагою Заендерунда. А кипарисы вовсе помрачнели, стояли непреклонно гордые. Прохладою веяло от вечернего пейзажа, и хорошо, что в эти часы не горели светильники они только помешали бы чудному мгновению, которое могло растянуться на часы.

Да, и посвист цикад слышался явственнее, чище. Он подымался в вышину, и странное ощущение тишины и покоя охватывало все живое. Небо и земля сближались в едином порыве, как два любящих сердца, и оттого мир становился еще прекрасней и привлекательней.

Держа Эльпи в объятиях. Омар Хайям не переставал любоваться небом и землею под небом...

Теперь уже ненужным казался ее ответ, которого он ждал в начале трапезы. Но человек есть человек, и он вечно жаждет подтверждения своим мыслям. Это у него вроде болезни. И он напомнил:

- Эльпи, ты обещала сказать... Почему Хусейн!

Она рассмеялась. И зубы ее сверкнули. И шея ее как снежная, и в глазах ее все живые струи Заендерунда. И вся Эльпи как ртуть, как живая вода из сказок древности. Вся она как сладкая песня в маленьком оазисе. Такая песня лечит, словно лекарство, такая песня - свидетельство победы над стихией пустыни и стихией смерти.

Она приблизила к нему свои губы, накрашенные красной помадой из Шираза, и сказала:

- Ты человек умный, а ждешь пустяка. Разве не ясно тебе, что ты мой возлюбленный, что я вижу сквозь твои одеяния то, что видит не всякий женский глаз, что сердце твое полно любви, а голова твоя - голова пророка? Почему же я должна предпочесть другого, почему должна мерить любовь мерилом лет?

Омар Хайям признал ее ответ достойным ее.

Он поцеловал ее в губы, жаждавшие любви, и рука его легла на грудь ее, твердую, как айва.

Он мельком взглянул на любопытствующую луну и бездумно отдался этой молодой, искусной в любви женщине.