запоздалого тщеславия на свое жалкое потомство, на драчливых волосатых непосед, называвших себя человечеством.

— О да, он был богомольным человеком, — с трудом выговорил кто-то.

— Уж поклонялся так поклонялся.

— Передай мне тот кувшин, Кливленд.

— Сейчас-сейчас, Бакстер.

— Я все же не понимаю... — начал было Карло.

Его перебил Джуниор Тернер:

— Он действительно поклонялся. Он поклонялся перед алтарем разврата и азарта! Он причащался священным эликсиром выпивки. Он испытывал доброту и милосердие Бога, бросая добрые старые маленькие кубики с точками. Каким же великим человеком он был!

— Он был для всех нас замечательным примером.

Карло растерялся:

— Я не...

— Не ездил он ни на какие молитвенные собрания в Каддо-Гэп. Не-ет, сэр, он туда и ногой не ступал. Он проезжал здесь, устраивал большое представление на тему того, какой он великий и святой человек, говорил всем и каждому о молениях баптистов и ехал дальше в сторону Каддо-Гэпа по двадцать седьмой дороге. Но, черти бы его взяли, он сразу же сворачивал на одну старую лесовозную дорогу, возвращался на двадцать седьмую около Харрикейн-Гроува и ехал туда, куда направлялся на самом деле. В Хот-Спрингс. На детскую площадку дьявола. Раз в месяц Чарльз забирал сотню-другую долларов из тех, что вышибал из черномазых и белого отребья, которых он бил по головам, говорил своей старухе, что он собирается пообщаться с Иисусом, приезжал сюда, а затем пробирался в Хот-Спрингс, где забавлялся с шлюхами, пил и играл на деньги, как и любой мужчина. О, каким же он был великим и могущественным!

— Боже мой... — пробормотал Карло.

— Он был грешником. Великим грешником. Он болел триппером, он имел десяток постоянных девок в десяти различных притонах. Он никогда не ходил в более-менее чистые места, где можно было бы встретиться с кем-нибудь, кто мог бы его случайно узнать. Нет, он ходил по грязным дырам в Ниггертауне или на Сентрал, за «Арлингтоном». Да уж, он был славным парнем, что ни говори.

— Но откуда вам это известно?

— Спросите Бакстера. Бакстер знает.

— Я больше не грешник, — сообщил Бакстер из темноты, — Господь указал мне путь. Но по молодости я изрядно потешил нечистого. Я знал Суэггера, потому что еще мальчишкой много раз заливая ему бензин, когда он останавливался, чтобы выпить свою кока-колу. Я заметил его сначала один раз, потом второй, а потом встречал его каждый проклятый раз в каждом проклятом месте, куда только ни совался. Там он ходил без всякого значка. Он обеими руками тискал сразу двух девчонок и улыбался, как чертовски счастливый человек. Иногда ему шли карты, иногда нет, но он продолжат приезжать туда. Мне мнится, что он жил лучше всех. Двадцать девять дней в месяц он был богобоязненным человеком, гражданской властью, а на тридцатый день превращался в адского гуляку, совавшего своего старого петуха во все дырки, какие тогда имелись в Хот-Спрингсе. Великий человек, клянусь моей черной задницей!

— Это правда?

— Это самая чистая правда, ей-богу, — сказал Джуниор Тернер. — Все мы знали об этом. В его родном городе не знал никто, ну а мы знали точно. Так что, когда его пришлепнули, мы прикинули и решили, что это случилось или из-за его игорных долгов, или из-за каких-то штучек с женщинами. Тот, кто это сделал, кто бы он ни был, хорошо прикрыл все эти грехи. Но, проклятье, он все же заплатил свой долг дьяволу, вот что я скажу.

— Вы не участвовали в расследовании?

— Сынок, я тогда был в саперной школе в Форт-Белвойре, в Вирджинии. Мои помощники... Эл-Ти, где ты находился?

— Готовился к высадке на Алеутские острова.

— Черт возьми, все мы тогда околачивались в каких-нибудь проклятых дырах. Только Джимми еще оставался здесь, и, видит Бог, он в лепешку разбивался, чтобы тоже пойти на войну, пока наконец в сорок третьем призывные требования не понизили и его тоже взяли. Джимми не видел никакого смысла в том, чтобы проливать свет на жизнь Чарльза Суэггера и его пристрастие к плотским удовольствиям, да и сам не хотел никак связываться с тем, что творится в Хот-Спрингсе. Хот-Спрингс — это город зла. Раз Чарльз ездил в Хот-Спрингс за удовольствиями, значит, он знал, что есть цена, которую нужно заплатить, и, клянусь Богом, он ее заплатил.

— Понимаю.

— Если вы хотите узнать, кто его убил, я скажу вам, как это можно сделать.

— Отлично! — воскликнул Карло.

Джуниор подался вперед.

— Ищите серебристый «смит-и-вессон» тридцать второго калибра, модель, называемая «велодогом». Маленькая вещица, под патроны кругового воспламенения, весила десять, самое большее двенадцать унций. Чарльз называл этот револьвер «оружием Иисуса» и всегда носил на специальной подвязке в левом рукаве. Он держал при себе «кольт», в автомобиле у него был карабин «винчестер» тридцатого калибра образца девяносто пятого года, из тех, которые так любят техасские рейнджеры, но эта крохотная пушечка была его тайным резервом. Из нее он застрелил Билли, младшего брата Трэйвиса Уоррена, в двадцать третьем, во время попытки ограбления банка в Блу-Ай. Он убил Трэйвиса из «кольта» и его двоюродного брата Чандлера тоже, но старина Билли дал ему по голове прикладом ружья двенадцатого калибра, и Чарльз упал, весь в крови. Билли подошел, ногой отбросил «кольт» в сторону, наклонился и хотел приставить ствол дробовика Чарльзу под подбородок и пристрелить его, но тут Чарльз вытащил свою серебряную игрушку и всадил мальчишке пулю точно между глаз. Тот, кто убил старика в сорок втором, и револьверчик спер. Все, кто мало-мальски знали Чарльза, заметили, что револьвера не было. «Кольт» валялся на земле, вы это, конечно, видели на фото. Но «оружия Иисуса» не было.

Карло знал, что пришедший ему в голову вопрос был дурацким, но не мог сдержаться.

— А почему этот револьвер называли «оружием Иисуса»?

— Потому что, когда он направлял его на тебя, это значило, что ты очень скоро встретишься с Иисусом. Билли наверняка встретился, ведь ему было только шестнадцать лет.

— Думаете, Билли нравится на небесах?

— Пари держу, что нравится. Там такое веселье! Повсюду девочки-ангелицы в коротюсеньких платьицах. И без трусиков.

— Эй, не говори таких вещей о небесах, — попенял Бакстер. — Такие слова могут и откликнуться. Все всегда как-нибудь да откликается. Вот о чем была вечерняя проповедь.

В конечном счете большинство Тернеров покинуло гостя и разошлось по своим домам и комнатам. Это случилось внезапно, и Карло понял, что у него нет места, где можно было бы переночевать, что он слишком пьян для того, чтобы ехать, и что у него нет никакого выхода из сложившейся ситуации. Но к нему снова подошел Джуниор Тернер, подошел и отвел его наверх, в пустующую спальню, где велел молодому человеку раздеваться и ложиться спать. Мама Тернер кормит завтраком — овсянка, бекон и горячий черный кофе — в кухне, начиная с шести утра и до девяти.

Карло разделся, погасил свечу, натянул гигантское одеяло на свое костлявое тело, его голова утонула в большой мягкой подушке. Он успел еще немного помечтать о фермерских дочерях — слишком уж много тернеровских девушек кидали на него ласковые взгляды из-под трепещущих ресниц, — но в его дверь так никто и не постучал; к тому же он, выпускник баптистского колледжа, не знал бы, что делать, если бы такое произошло. А потом он почувствовал, как комната вокруг него закружилась, и он отключился.

Впрочем, спал он неспокойно, всю ночь его тревожили странные сновидения. Как оказалось, непривычно большое количество спиртного в сочетании со столь же непривычными жирными соусами образовало взрывчатую смесь, заставлявшую сумбурные образы то и дело всплывать в его спящем сознании. Он то понимал что-то в том, что перед ним представало, то не понимал ничего, но и в том, и в другом случае сны сильно тревожили его и даже заставили раз или два проснуться. Он открывал глаза, спрашивал себя, где, ради всего святого, он находится, затем вспоминал, снова погружался в подушку и