верь, хочешь нет, в «Подкове». «Белмонт» был для него слишком шикарным. Я знал, что из себя представляет холм позади «Белмонта», потому что могу в деталях прочесть любую чертову карту, вот и все. Но я шел за моим отцом от заведения к заведению, от притона к притону. Была ночь субботы, и я собирался выждать, пока народу не станет поменьше, а потом подойти к нему и измордовать. Я хотел, чтобы он почувствовал на себе, каково это, когда тебя жестоко избивают. Его не били ни разу в жизни, но этой ночью я поклялся себе хорошенько встряхнуть его поганые мозги.

Паровоз свистнул. Пора было садиться.

— Шел бы ты лучше в вагон, — сказал Эрл.

— Я не уйду, пока не услышу все до конца.

— В таком случае я постараюсь закончить побыстрее. Ты уверен, что хочешь все это знать?

— Да, сэр.

— Что ж, тогда слушай дальше. Старик в конце концов забрел в заведение в самом конце Сентрал. Простой публичный дом самого низкого пошиба, даже без названия. Я прошел немного дальше и стал ждать. Я жду. И жду уже черт-те сколько времени. Я видел, как он поставил свой автомобиль, видел, как он входил туда, и это все. Наконец, уже около четырех, я вхожу туда. Там творится что-то странное, но я не сразу обратил на это внимание. Везде темно, и шлюхи кажутся чем-то сильно взволнованными. Это был публичный дом из тех, в которые забегают, самое большее, на полчаса, — темный, дрянной, паршивый. Никого нигде, только несколько шлюх сидят в небольшой комнатушке и, должен сказать, все испуганы. Сильно испуганы, почти в шоке. Я спрашиваю: «Вы не видели старика?» Я их спрашиваю, а они чуть ли не бросаются наутек, словно не могут сообразить, что за чертовщина здесь происходит. Действительно, настоящая чертовщина. Я иду наверх. Одну за другой открываю двери. Это не сильно отличается от «Мэри-Джейн». В общем, в нескольких комнатах я нахожу других шлюх, некоторые из них пьяные, некоторые накурились травки, и я пытаюсь понять, что, черт возьми, здесь творится. Наконец я добираюсь до последней двери. Отец должен находиться там, больше негде. Я толкаю дверь и готовлюсь защищать свою жизнь, потому что он был здоровенным и чертовски крутым сукиным сыном и ни в коем случае не стал бы стоять спокойно, пока старший сын хлещет его ремнем по заднице. Но он лежит там в углу, а шлюшка рыдает в голос, и косметика вся размазана по лицу, и больше ничего. Я трогаю отца. Он не мертв, но близок к тому. «Отец», — говорю я. Он открывает глаза, хватает меня за руку и узнает мой голос. «Эрл, — говорит он. — О, да благословит тебя Господь, сынок, ты пришел за своим отцом, когда это ему нужно, как никогда в жизни. Сынок, я убит, а ты забери меня из этого дома греха, умоляю тебя, сынок, я так сожалею о том, что я сделал с тобой и с твоим братом, я был злым, злым человеком. Я совершал такое зло в долине и потом, а теперь Бог наказал меня, но ради тебя самого и ради твоей матери забери меня из этого дома греха».

— А что это за долина?

— Хендерсон, я даже представить себе не могу. Возможно, он имел в виду «долину теней», кроме этого я ничего не смог придумать. В общем, он меня озадачил на много лет.

— Продолжайте.

— Ладно, я смотрю и вижу, что в него стреляли. Выстрел выше сердца. Пулька, судя по всему, небольшая, потому что крови очень немного. «Что случилось?» — спрашиваю шлюшку, а она говорит: «Ах- ах, бедный мистер Чарльз, они набросились на него. Они схватили его, и когда он вытащил свой маленький пистолетик, они отобрали его у мистера Чарльза и выстрелили из него мистеру Чарльзу прямо в сердце. Они пришли, чтобы убить его, вот и убили». Шлюха рыдает, аж стекла дрожат, мол, мистер Чарльз такой хороший и добрый, он заботился о нас, ну и все такое. Я спрашиваю: «Кто это сделал?» — «Они сделали, — отвечает. — Гангстеры. Застрелили его из его собственного оружия и сказали мне, что, если я закричу, они убьют меня и всех девочек в доме». А он кричит: «Забери меня отсюда! Я умираю, о Боже, я умираю, но сын, ради Иисуса, пожалуйста, забери меня из дома греха». Я так и сделал. Пришел, чтобы избить человека и вколотить в него страх Божий, а вместо этого тащу его со второго этажа, а он плачет и рассказывает мне, какой я хороший сын и так далее, какой я замечательный и как он мною гордится. Все всегда происходит не так, как ты рассчитываешь. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я был достаточно силен, чтобы нести его. Но я не хотел выходить на улицу, и бордельмаман провела меня в подвал, а оттуда выпустила через большую дверь. Таким образом я первый раз попал в этот водосток. Я вынес его к той самой трубе. А он все повторял: «Спасибо, сынок, спасибо тебе, спасибо». Я вернулся, нашел его автомобиль, пригнал его на станцию и вынес отца в машину. Но к тому времени он был уже давно мертв. Последние слова, которые я услышал от него, были: «Я был злым человеком и сотворил зло в долине, и оттого произошло очень много зла, и я надеюсь, что Иисус простит меня». Я не хотел, чтобы его нашли там. Я отвез его в Маунт-Иду, уложил в естественной позе и взломал кладовку со спиртным в лавке Тернера. У него в автомобиле лежал «миротворец» — шестизарядный револьвер «кольт» сорок пятого калибра, образца тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Я повозился с патронами, чтобы решили, будто тут была перестрелка, запутал следы в пыли, а потом удрал оттуда без дороги. На следующий день я сел на поезд. Через неделю я оказался в Пендлтоне, а еще через четыре месяца на Гуадалканале. Это чистая правда. Я охотился на него, но кто-то меня опередил.

— Иисус... — пробормотал мальчик.

Поезд дернулся.

— А почему они убили вашего отца? — спросил Карло.

— Я так и не смог это выяснить. Кто знает, во что этот человек мог вляпаться? Он был плохим человеком. Он бил и калечил людей, он делал ужасные вещи. Кто-то наконец решил рассчитаться с ним, я так думаю. Прежде, чем это сделал я.

Они поднялись и пошли к поезду. Проводник громко взывал:

— Все в вагоны!

— Может быть, вам поможет одна вещь, — сказал Карло. — Я случайно заметил это, когда просматривал газетные подшивки, и мне показалось, что здесь может быть связь. Но вы ведь знаете об этом ограблении? Когда украли зарплату «Алкоа»?

— Да?

— Оно произошло второго октября сорокового года. Ваш брат умер четвертого октября сорокового. Вам стоит об этом подумать.

— Проклятье! — воскликнул Эрл.

Карло дошел до поезда и, прихрамывая, взобрался в вагон. Эрл еще немного прошел рядом с тронувшимся вагоном, как будто не хотел допустить, чтобы единственный уцелевший во всех тех войнах, которые он вел, остался без его защиты.

— Эрл, а почему вы не захотели, чтобы вашего отца нашли в том публичном доме? Зачем было рисковать? Раскрылось бы и раскрылось, что тут такого?

— Ты так и не понял, Карло. Эти шлюхи, они были не такими, как все другие шлюхи.

Лицо молодого человека, не успевшего еще расстаться с невинностью, нахмурилось в недоумении.

— Они были мальчиками, — выговорил Эрл и, открыв свою последнюю и самую болезненную правду, остановился, провожая взглядом удалявшийся вагон.

Она была окторонкой из французского квартала, хорошо поднаторевшей в искусствах, с овальными мудрыми глазами, говорившими о том, что ей знакомы древнейшие навыки. И поэтому она обладала грозовой дикостью негритянской расы, но не имела никаких вульгарных негритянских черт. Она походила на белую девушку особой породы, ее красота была почти утонченной, словно у послушницы монастыря, зато душа оставалась чисто африканской. И еще она оказалась невероятно искусной. Она находила у него такие места, о существовании которых он прежде даже и не догадывался. Она вознесла его на высочайшую вершину, с которой открывался вид на целый мир, и он видел оттуда все в мельчайших деталях, а затем погрузила его в вихрь такой интенсивности, что весь мир со всеми его сложностями исчез, как будто его и не было.