— Он что, собирается вот так запросто списать всех этих мальчиков?

— Мистер Суэггер, у меня есть и другие предписания. Если этот документ не будет подписан в течение следующих трех минут, я дам указание городским юристам выдвинуть против вас обвинение по закону. Не думаю, чтобы вы, имея жену, ожидающую ребенка, хотели провести следующие несколько недель в тюрьме, пока будет проводиться чрезвычайно скрупулезное и потому продолжительное расследование вашего дела. Между прочим, значок, который был вам выдан, конфискован и уничтожен. Кроме того, поскольку вы больше не офицер правоохранительных служб, вы утратили право на скрытое ношение оружия. Сэр, я на вашем месте подписал бы бумагу и исчез отсюда со всей возможной скоростью.

На Эрла нахлынул гнев, он словно наяву представил себе, как разбивает череп маленького человечка о стену. Но, конечно же, он понимал, что ни к чему хорошему это не приведет, и поэтому, выкурив сигарету, он подписал проклятую бумагу, испытывая при этом такое чувство, будто он только что продал своих самых старых и лучших друзей.

— О, и еще одна, последняя вещь, мистер Суэггер. Вам придется заплатить семьдесят пять центов за сухую чистку вашего костюма и галстука и стирку вашей сорочки и носков.

Беккер не желал видеть никого. Он отменил все, что было назначено. Он сидел один в своем кабинете и думал о своем крушении. Конечно, у него никогда не хватило бы смелости покончить с собой, и потому он упивался жалостью к себе. Не имея привычки к спиртному, он не одурманивал себя алкоголем и потому просто смотрел в окно, посасывал трубку и выпускал в воздух огромные клубы ароматного дыма.

«Зачем я вообще затеял весь этот идиотизм? — спрашивал он себя. — Что за безумие меня обуяло? Кто я, просто дурак или необыкновенно невезучий человек?»

Газеты дружно ополчились против него. Зато все номинальные союзники в Хот-Спрингсе сразу же отвернулись. Из него сделали какого-то дурацкого клоуна, а Оуни вырос как никогда.

На всем был поставлен жирный крест: на победе в губернаторских выборах сорок восьмого года, на шансах стать самым молодым в истории штата губернатором. А потом мог бы быть Сенат. И, чем черт не шутит, Белый дом. Нет ничего горше, чем столкновение с реальностью, которое напрочь сносит фантазии, выпестованные на протяжении десяти лет. Какие уж теперь фантазии? Теперь он больше не сможет перед сном спокойно лежать и видеть себя важным, возвеличенным, любимым, идущим вперед и вперед благодаря своей симпатичной внешности, обаянию и непобедимой приветливости. Послевоенная Америка должна была устремиться вперед, как ракета; телевидению предстояло распространиться повсеместно, а это даст большое преимущество красивым мужчинам; предстояли всеохватывающие перемены, смена старого на молодое, старого порядка на новый.

А он потерял все.

Он чужой на этом празднике жизни.

Это казалось ему совершенно несправедливым.

Он взял еще одну большую щепоть табака и на некоторое время забылся, погрузившись в сложный ритуал закуривания: набил табак в трубку, примял его до нужной плотности, зажег спичку и поднес ее к чашечке, слушая, как потрескивает, загораясь, табачная крошка. Лишь от одного этого он теперь испытывал удовольствие.

Дверь открылась.

— Мистер Беккер?

— Я сказал вам, что не хочу, чтобы меня тревожили.

— Это ваша жена.

— Я не могу сейчас говорить с нею.

— Она звонит уже десятый раз.

— Мне все равно. Оставьте меня в покое.

— Как насчет двухчасового совещания?

— Отмените его.

— А ваши встречи с мэром и торговой палатой?

— Отмените их.

— Что делать с газетчиками? Они толпятся в холле. Комментаторы попытались подкупить меня. Они ужасно раздражены, и некоторые из них даже не спускают за собой воду в уборной.

— Я сделал заявление. Больше мне нечего добавить.

— Да, сэр. Может быть, принести вам стакан воды, или немного кофе, или чего-нибудь еще?

— Нет.

— Мистер О'Дойл вернулся.

— Я не хочу с ним встречаться.

— Есть несколько вопросов, которые нужно...

— Пусть решат сотрудники.

— Да, сэр.

— Уйдите, пожалуйста.

— Да, сэр. О, это пришло... Я оставлю здесь для вас, сэр.

Беккер попыхивал трубкой, выпуская еще более впечатляющие, чем прежде, облака дыма. Он почти погрузился в свою любимую фантазию, в которой он закладывает основы национального соглашения и проводит его в жизнь, ощущая мощное дыхание одобряющей его истории и видя внизу, у подножья трибуны, вытянувшиеся от горечи и бессильной зависти лица тех людей, которые отказывались признать его профессионализм и талант. Но тут же он поймал себя на этих мыслях и вернулся к своему нынешнему состоянию: именно он был одним из тех, кто погряз в горечи, и так будет еще долго, долго...

«Это пришло... Я оставлю здесь для вас, сэр».

И что же, черт возьми, это может значить?

Беккер посмотрел в сторону двери и увидел лежащий на полу лицом вниз большой конверт из плотной коричневатой бумаги.

Что это такое? Почему она оставила это? Что за?..

Любопытство на мгновение пересилило апатию и самоуничижение, Беккер подошел к двери и поднял конверт.

Он пришел со специальной первоочередной доставкой из Лос-Анджелеса, Калифорния, и был адресован лично Беккеру, причем на конверте стояла пометка: «Совершенно секретно».

Что за чертовщина?

Он вскрыл конверт, пробежал глазами то, что в нем содержалось, и...

— Мисс Уилсон! Мисс Уилсон! Соедините меня с ФБР в Литл-Роке! И побыстрее!

Эрла провожали к его автомобилю двое офицеров полиции Хот-Спрингса в штатском; судя по их поведению, они с превеликим удовольствием избили бы его до полусмерти. Он проехал семь кварталов до больницы с эскортом из одной черно-белой машины впереди и еще одной позади, а за ней ехали еще и копы в штатском.

Он остановил машину на стоянке и вошел внутрь. Карло Хендерсон безучастно сидел в холле. Левая сторона его торса была туго обмотана многочисленными бинтами, рука висела на перевязи, а лицо было бледным, как полотно, и очень несчастным.

— Ну чем не отличный вид, — сказал Эрл.

Он был очень рад тому, что мальчик, по большому счету, в порядке. Это означало, что он потерял их не всех. Одного он все-таки спас. Он смог вытащить одного из этой мясорубки. Хоть это, по крайней мере,