почувствовать. С этого времени я стал более тщательно следить за нашими аппаратами.
Погода для Эвереста была идеальной. Хорошо защищенные пуховой одеждой и штормовыми куртками, мы не страдали от холода и ветра. Однако, когда я снял очки-консервы, чтобы получше рассмотреть трудный участок пути, я тут же был ослеплен мелкой снежной пылью, вздымаемой сильным ветром, и мне пришлось поскорее надеть их вновь. Я опять принялся за рубку ступеней. К моему удивлению, я испытывал от восхождения такое удовольствие, как будто дело происходило где-нибудь в моих родных Новозеландских Альпах.
После часа спокойного подъема мы достигли подножия наиболее сложного препятствия на гребне – отвесной скальной стенки, высотой метров двенадцать. О ее существовании мы знали заранее по аэрофотоснимкам, а также видели ее в бинокль из Тхьянгбоче. Мы понимали, что на такой высоте именно это препятствие могло решить судьбу всего восхождения. Эта гладкая, почти лишенная зацепок скала могла бы составить для квалифицированных скалолазов интересное воскресное развлечение в озерном районе Шотландии. Однако здесь подъем на нее был явно не по нашим слабым силам. Обойти ее с запада по крутому скальному отвесу было невозможно, но, к счастью, оставалась другая возможность решения этой задачи. С востока нависал громадный карниз снега, а между ним и скалой, поднимаясь на все двенадцать метров обрыва, шла узкая расщелина. Поручив Тенсингу страховать меня возможно надежнее, я втиснулся в эту щель. Погружая зубья кошек глубоко в мерзлый снег позади меня, я оторвался от подножия скалы. Я медленно стал подниматься на распорах спиной вперед; используя маленькие зацепки на скале и помогая изо всех сил коленями, руками и плечами, я буквально полз вверх, молясь в душе, чтобы карниз не оторвался от скалы. С невероятной затратой сил я медленно, но верно поднимался шаг за шагом, в то время как Тенсинг постепенно выдавал веревку. Наконец я достиг вершины скалы и вылез из трещины на широкий уступ. Несколько минут я лежал, стараясь восстановить дыхание. В эту минуту я впервые почувствовал твердую уверенность в том, что теперь уже ничто не может помешать нам достичь вершины. Укрепившись на уступе, я подал знак Тенсингу, чтобы он поднимался. Я стал изо всех сил тянуть веревку, а Тенсинг, извиваясь, полз по трещине, пока, наконец, не очутился наверху. Он лежал, задыхаясь, обессиленный, подобно гигантской рыбе, только что вытащенной из моря после ожесточенной борьбы.
Я проверил кислородные аппараты и примерно подсчитал наши запасы. Все как будто шло хорошо. Правда, последнее время Тенсинг шел медленнее обычного, что, очевидно, было вызвано дополнительной затратой сил во время выхода из строя его аппарата. Однако он двигался попрежнему уверенно, что было важнее всего. На мой вопрос о том, как он себя чувствует, он лишь улыбнулся и выразительно указал рукой вверх по гребню. Расходуя три литра кислорода в минуту, мы шли так бодро, что я решил в случае необходимости уменьшить подачу до двух литров.
Попрежнему перед нами вздымался гребень: справа – гигантские карнизы, слева – крутые скальные склоны. Я шел, вырубая в узкой полосе фирна ступени. Гребень начал поворачивать вправо, и мы потеряли представление о том, где же вершина. Стоило мне обогнуть один выступ, как передо мной вырастал следующий, еще больший. Время шло, и гребень казался бесконечным. В одном месте, где крутизна несколько уменьшилась, я попробовал для ускорения идти на кошках, не делая ступеней, однако скоро понял, что на такой большой высоте предел надежности нашего движения по этим крутым склонам слишком мал, и снова вернулся к рубке ступеней. Теперь я начал ощущать некоторую усталость. Уже в течение двух часов я непрерывно работал ледорубом. Тенсинг тоже двигался очень медленно. Прокладывая путь вокруг очередного выступа, я с тупым безразличием думал о том, надолго ли нас еще хватит. Наш первоначальный энтузиазм улетучивался и все более превращался в мрачное ожесточение. И вдруг я заметил, что гребень впереди нас вместо того, чтобы однообразно подниматься, начал круто спускаться. Далеко внизу я увидел Северную седловину и ледник Ронгбук. Я взглянул наверх и увидел узкий снежный гребешок, который вел к вершине. Еще несколько ударов ледорубом по твердому фирну – и мы оказались на вершине Эвереста.
Первым моим чувством было огромное облегчение. Как хорошо, что не нужно больше рубить ступеней, траверсировать гребни и что нет более снежных выступов, дразнящих призрачной надеждой на успех. Я взглянул на Тенсинга. Несмотря на то, что его лицо закрывали капюшон, очки-консервы и кислородная маска, покрытая длинными ледяными сосульками, было видно с какой заразительной и радостной улыбкой он смотрел вокруг себя. Мы обменялись рукопожатием. Тенсинг обнял меня за плечи, и мы хлопали друг друга по спине, пока чуть не задохлись. Было 11 час. 30 мин. Подъем по гребню занял у нас два с половиной часа, но нам они показались вечностью. Я выключил подачу кислорода и снял аппарат. Свою фотокамеру, заряженную цветной пленкой, я нес под штормовкой, чтобы сохранить ее в тепле. Теперь я вытащил ее наружу и заснял на вершине Тенсинга с поднятым вверх ледорубом, к которому были прикреплены на шнурке четыре флажка: Объединенных Наций, английский, непальский и индийский. Затем я обратил внимание на расстилавшуюся под нами во все стороны горную страну.
На востоке высился наш гигантский сосед, никем еще не исследованный и не покоренный Макалу, и даже на вершине Эвереста инстинкт альпиниста был во мне так силен, что я невольно потратил несколько секунд, размышляя о том, неужели не существует никакого пути на эту вершину.[8] Вдали на горизонте сквозь облака маячила громада Кангченджунги. На западе царил наш старый, знакомый еще с 1952 г. противник Чо-Ойю, а за ним убегали вдаль грандиозные неизведанные хребты Непала. Но наиболее ценным я считал вид, снятый с вершины вниз, вдоль северного гребня, на котором видны Северная седловина и старый путь, ставший знаменитым благодаря усилиям славных восходителей двадцатых и тридцатых годов. Я мало надеялся на высокое качество снимков, так как крепко удерживать аппарат в неуклюжих рукавицах было трудно, однако я считал, что, во всяком случае, они представляют фотографии, снятые на рекордной высоте. Минут через десять я почувствовал, что постепенно мои движения становятся замедленными и пальцы плохо повинуются. Поспешно надев маску, я вновь испытал живительное действие кислорода даже при первых нескольких литрах. Тем временем Тенсинг вырыл в снегу небольшую ямку и положил в нее немного продуктов: плитку шоколада, пачку печенья и горсть леденцов. Это были скромные приношения – символический дар богам, обитель которых, по убеждению всех праведных буддистов, находится на этой высочайшей вершине. Двумя днями раньше на Южной седловине Хант вручил мне небольшое распятие с просьбой донести его до вершины. Теперь я также вырыл углубление в снегу и поместил это распятие рядом с дарами Тенсинга.
Фото 48. Тенсинг на вершине Эвереста, 29 мая 1953 г.
Снова я проверил аппаратуру и подсчитал запас кислорода. Нам нужно было двигаться быстро, чтобы добраться до спасительных запасных баллонов под Южным пиком. Краткие поиски каких-либо следов Ирвина и Меллори не дали никаких результатов. Через пятнадцать минут мы начали спуск. Оба мы уже несколько устали, так как наступила реакция, и нужно было возможно быстрее двигаться вниз. Я начал спускаться с вершины к нашим ступеням. Не теряя времени, мы шли на кошках по своему следу, настойчиво подгоняемые уменьшением запаса кислорода. Снежные выступы быстро следовали друг за другом. Со сказочной быстротой мы достигли скальной стенки. На этот раз путь уже был знаком. Недолго думая, мы втиснулись в трещину и, усиленно работая ногами и руками, быстро спустились со скалы. Мы устали, но не настолько, чтобы забывать об опасности. С большой осторожностью мы пересекали скалы, с попеременной страховкой проходили лавиноопасные снежные склоны и, наконец, по старым ступеням вылезли на кошках на Южный пик.
Всего лишь час назад, как мы были на вершине! Освежившись глотком подсахаренного лимонада, мы снова поспешили вниз. Во время восхождения нас не покидала гнетущая мысль о предстоящем спуске по огромному снежному склону. Вступив на него и идя первым, я обрабатывал каждую ступеньку с такой тщательностью, как будто от этого зависела наша жизнь, что было близко к действительности. Вид ледника Кангшунг, лежащего прямо под ногами где-то на 2750
