Она посмотрела на него с таким явным разочарованием на лице, что Энджел даже испугался. Он ожидал совсем другой реакции.
– Не надо смотреть на меня так.
– Какое-то время тебе придется побыть в клинике, Энджел. Наверное, Фрэнсис захочет навестить тебя. – Она протянула ему листок бумаги: – Вот номер телефона.
– Ну уж нет! – Слова вырвались сами собой, и свирепость, с которой они были произнесены, удивила самого Энджела. Он сразу понял, что допустил ошибку, обнаружив свое слабое место. – То есть... в общем, я хотел только сказать, что не хочу здесь никого видеть, никаких посетителей...
– Но ведь он твой брат, Энджел.
– Я известный человек, – выкрикнул он, поздно сообразив, что его могут услышать в коридоре. – И я не желаю, чтобы хоть одна живая душа узнала о том, что я здесь!
– Ты говоришь так, как будто речь идет о каком-то назойливом репортере. – Она подошла поближе к кровати. – Не надо так с ним поступать, Энджел. Он совершенно не такой, как ты. Его ранить очень даже легко.
«Не такой, как ты, Энджел...» Дьявол, она совершенно не представляет, каким он стал за эти годы. Иначе понимала бы, что Энджела Демарко ранить так легко, как, пожалуй, никого другого.
– Ты-то почему о нем так беспокоишься?! Ты что, жена ему?!
Она вздохнула.
– Тебе надо поспать, Энджел, ты устал.
Ему не понравилось то, что она ушла от ответа. Последовавшее затем молчание заставило его сомневаться еще больше. Вдруг она и вправду
Подобное предположение раньше как-то не приходило Эиджелу в голову. Все эти годы он был уверен, что Фрэнсис – примерный священник и что Мадлен все так же без ума от своего первого возлюбленного. Что, если это все – только плод его воображения? Может, брат давно бросил семинарию, занялся бизнесом: торгует «кадиллаками» или еще чем-нибудь...
Ни разу за все эти годы Энджелу не приходило в голову, что, уходя, он оставил дверь распахнутой, и Фрэнсис – непогрешимый Фрэнсис – может пойти его дорожкой.
Впрочем, какое ему до всего этого дело?
Но ему было дело. Он внезапно понял, что судьба Фрэнсиса ему небезразлична. Он вовсе не хотел, чтобы Мадлен была женой брата, чтобы они спали вместе. Он хотел, чтобы Мадлен оставалась такой, как раньше. Вроде яркой цветной фотографии, отретушированной и вставленной в рамку его памяти. Хотел, чтобы она принадлежала лишь ему одному.
Мадлен посмотрела на него долгим грустным взглядом. Затем спокойно произнесла:
– Ты можешь быть сколько угодно знаменитым, но все это ничего не меняет. – Она так низко склонилась к нему, что Энджел почувствовал запах ее духов. – Ты навсегда останешься братом Фрэнсиса Демарко.
У Энджела даже дыхание перехватило.
– Я запрещаю тебе говорить ему, что я здесь.
– Ох, Энджел...
Она так сумела произнести его имя, что оно прозвучало как проклятие.
Мадлен, с трудом передвигая словно одеревеневшие ноги, подошла к своему столу. Села за него, выпрямилась, затем медленно оперлась локтями о столешницу и закрыла глаза. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы выглядеть спокойной и невозмутимой. Самоконтролю она научилась, еще когда была девочкой и носила косички: уже тогда она закаляла силу воли, училась сдерживать свои эмоции и контролировать поступки. В большом доме, где она провела свое детство, сдержанность и послушание считались едва ли не самыми важными качествами.
«Да, папа... Разумеется, папа... Конечно, я смогу...»
Ей хорошо удавалось разыгрывать такие спектакли. Другое дело, что ей приходилось скрывать: мучительная сухость во рту, жуткое биение сердца, сжатые в кулаки вспотевшие руки. После каждого такого напряжения воли Мадлен чувствовала себя совершенно разбитой.
Она почему-то ждала, что за эти годы Энджел больше изменится. Сделавшись известным всему миру, богатым, преуспевающим актером, он, по логике вещей, должен бы иметь кучу друзей и подруг. Но никто не присылал ему цветов, не оставлял визитных карточек, никто не звонил ему. Никакая женщина не сидела у его постели, никакие друзья не ждали у его двери возможности войти. Теперь, когда его жизнь внезапно пошла под откос, он оказался в одиночестве.
Она спрашивала себя: что же сейчас у него осталось?.. От чего он раньше получал удовольствие? От наркотиков, секса, от случайной стычки в каком-нибудь кабаке, от мысли, что его выдвинули на «Оскара»? Она подумала, что, может быть, все те фотографии Энджела, которые ей доводилось видеть, лгали: что его улыбки были предназначены лишь фотокамерам?
Тогда, давно, ей казалось, что она понимает Энджела, может, она и вправду когда-то понимала его. Внешне он казался заносчивым и темпераментным, однако в душе он был таким же, как и она сама, – застенчивым и ранимым. Она всегда знала, что там, глубоко внутри, у него кровоточила незаживающая рана. Кому как не ей знать об этом: Мадлен сама носила в себе такую же. Эта рана появилась из-за одиночества, из-за того, что родной отец презирал ее.
Долгие годы Мадлен училась скрывать от посторонних свою боль, хотя у нее всегда было чувство, будто она прячет эту боль за стеклом: от этого Мадлен казалась сама себе очень хрупким созданием. Но на худой конец, стекло – тоже защита.
Как знать, что приходилось выносить Энджелу?
