– Джулиан… Джулиан. Это слово тонет где-то в глубине ее души, заставляет сердце биться быстрее. Ей хочется достать его, чтобы оно перестало биться. Джулиан. В черной глубине ее прошлого это слово связывается с другим – единственным, которое она помнит.

Любовь.

На следующее утро, когда Роза заканчивала мыть посуду после завтрака, зазвонил телефон. Он звонил долго и навязчиво. Роза рассердилась, подошла к лестнице и крикнула доктору Лайему, чтобы он снял трубку.

В этот момент в гостиной включился автоответчик, и Роза остолбенела, услышав голос дочери. На долю секунды он обнадежил ее, но она вскоре догадалась, что это всего лишь запись.

– Роза, ты дома? Подойди к телефону, черт побери! Это я, Лайем.

Она поспешила в кухню, наспех вытерла руки о полотенце и сняла трубку.

– Привет.

– Дети ушли в школу?

– Да. Автобус Брета только что отошел.

– Отлично. Приезжай в больницу.

– Микаэла…

– Все так же. Пожалуйста, поторопись.

– Уже выезжаю.

Лайем даже не попрощался, а в трубке уже звучали короткие гудки. Роза схватила ключи от машины, которые висели на гвоздике в прихожей, и сумочку.

Снаружи шел снег, но не настолько сильный, чтобы заставить такую решительную женщину, как она, ехать медленно. На всем пути она старалась держать себя в руках. Но доктор Лайем был словно в воду опущен; такая реакция со стороны сильного мужчины ее испугала. Ей казалось, что он уже научился внутренне противостоять даже более серьезным бедам.

Она припарковала машину и потянулась за пальто. Только тут она заметила, что вокруг ее талии все еще обмотано кухонное полотенце, в котором она мыла посуду. И еще вспомнила, что так и не успела причесаться утром, и теперь была похожа на пугало. Женщина в ее возрасте не могла позволить себе выглядеть таким образом.

По пути со стоянки к дверям больницы она постаралась привести в порядок волосы без помощи расчески и зеркала – все же лучше, чем ничего. У двери палаты Ми-каэлы она задержалась на миг, вознесла молитву Пресвятой Деве и только потом открыла дверь.

Казалось, все было без изменений. Микаэла неподвижно лежала на спине. Солнечный луч пробивался сквозь неплотно прикрытые шторы и лежал на линолеуме широкой желтой полосой.

Лайем сидел возле кровати на стуле. На нем были те же джинсы и клетчатая рубашка, что и вчера. Только теперь рубашка выглядела помятой и неопрятной. Под глазами у него залегли темные круги.

– Ты ночевал здесь, доктор Лайем? Почему… – тревожно вымолвила она, но осеклась, заметив, что взгляд его холоден и отчужден, как у незнакомца.

– Из-за Джулиана Троу.

Роза онемела и схватилась за металлическую спинку кровати. Если бы в этот момент она не держалась за что-нибудь, то наверняка упала бы, потому что ноги у нее подкосились.

– Прошу прощения?

– Ты прекрасно расслышала, что я сказал.

– Но… – Она прижала руку к груди. Во рту пересохло так, что она не могла выдавить ни слова. Роза отпустила спинку кровати и неуверенным шагом подошла к зятю. Налив из кувшина воды в стакан, она осушила его тремя большими глотками, совсем не по-женски. Не глядя на Лайема, собралась с духом и спросила: – Почему ты говоришь о нем именно сейчас?

– Вчера вечером я наткнулся в шкафу на наволочку, когда искал платье Микаэлы. В наволочке были фотографии, газетные вырезки и… обручальное кольцо. Я и раньше знал это имя, но никогда не предполагал, что оно имеет какое-то отношение ко мне.

– Но ведь ты тоже, наверное, любил какую-нибудь женщину до Микаэлы.

– Да, но не Шэрон Стоун.

– Забудь об этом, доктор Лайем. Дело прошлое. Ты же знал, что она была замужем до тебя.

– Не такое уж прошлое это дело. И знаешь почему?

– Почему?

– Стоило мне произнести это имя, как у нее дрогнули веки. Впервые за столько недель. Вряд ли это случайность, правда?

– У нее дрогнули веки?

– Да, – ответил он, и в этот момент Роза поняла, что гнев оставил его. Она вдруг увидела Лайема постаревшим, уставшим и испуганным. – Все это время я разговаривал с ней, держал ее за руку, пел любовные песни, – продолжал он тихо. – И все почему? Потому что ты убедила меня в том, что моя любовь спасет ее, пробудит ото сна. Но ее пробудила не моя любовь. И даже не твоя, Роза. Она отозвалась на мужское имя.

– Матерь Господня! Микита, неужели ты слышишь нас? Подай знак, если это так.

– Она нас слышит, – вздохнул Лайем. – Просто сейчас мы говорим не то, что ей нужно.

Роза хотела заткнуть уши, чтобы не слушать зятя, и все же не удержалась от вопроса:

– А о чем, по-твоему, нам следует говорить сейчас? Лайем придвинулся к ней так близко, что она чувствовала жар его тела, и взял ее за руку.

– Может быть, нам стоит говорить не о нашей любви к ней, а о ее любви… к нему?

– Нет…

– Я хочу, чтобы ты поговорила с ней о Джулиане. Расскажи, что ты помнишь о нем. Напомни, как сильно она любила Джулиана. Может быть, это поможет ей вернуться к нам.

Роза пристально посмотрела ему в глаза. У нее тряслись руки и дрожала нижняя губа.

– Это очень опасно, – прошептала она.

– Поверь, если она проснется благодаря Джулиану… – Лайем не закончил фразу, опустил голову и провел рукой по волосам.

Роза догадывалась, как тяжело сейчас этому прекрасной души человеку, которого она очень любила. Казалось, если прислушаться как следует, то можно услышать, как его сердце разрывается от боли.

– Речь идет о ее жизни, – сказал он наконец. – Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы вернуть ее.

– Я готова поговорить с ней о том, кем она была раньше, кого любила. Но только если ты будешь помнить, что сейчас она твоя жена, – промолвила Роза, не находя в себе сил возразить.

Лайем поднял на нее глаза, молча встал и отошел к окну.

– Ты ведь не захочешь присутствовать при этом, доктор Лайем? Это очень мучительно.

Он не сразу обернулся, а когда заговорил, его голос прозвучал надтреснуто и низко, совсем не так, как обычно:

– Я останусь. Пришло время узнать женщину, которую я люблю.

Роза в нерешительности стояла возле кровати дочери и нервно теребила образок святого Кристофера на груди. Она закрыла глаза.

Целых шестнадцать лет она запрещала себе вспоминать те дни. Дни, когда он ворвался в безвоздушное пространство их существования и вдохнул в него жизнь.

Только теперь Роза поняла, как близки ей эти воспоминания. Некоторые вещи остаются незабываемыми, некоторые люди не меняются с течением времени.

Она возродила в памяти образ прежней Микаэлы – кареглазой двадцатилетней красавицы с развевающимися на ветру волосами; нежного цветка, выросшего в жаркой пустыне сельского городка, где наемные рабочие-иммигранты жили по восемь человек в комнате без водопровода. В городке, где между мексиканцами и «порядочными» людьми проходила невидимая, но непреодолимая граница. И Микаэла – наполовину мексиканка – испытала на себе неприятие того и другого мира.