ночи, пока не вернулся Дион и не навел порядок. На этот раз он был назначен единственным полководцем с неограниченной властью (strategos autokrator). После новых стычек с Гераклидом и спартанским авантюристом Фараксом, который пытался нажить капитал на сицилийской смуте, Дион в итоге занял в 355 г. Ортигию, оставленную наемниками, которые согласно договору отправились к Дионисию в Локры.
Освобожденные наконец Сиракузы были ослаблены двухлетней анархией, межпартийной борьбой и действиями наемников. Теперь уже самого Диона подозревали в намерении стать тираном. Он положил конец интригам Гераклида, убив его. Но когда Дион попытался в 354 г. установить аристократическое правление, его убили агенты Каллиппа, философа-платоника, который стал самодержцем и напал на Катану. В 352 г. власть в Сиракузах захватил Гиппарин, племянник Диона и единокровный брат Дионисия, а когда он умер, ему наследовал брат Нисей. В 347 г. Нисея из Сиракуз изгнал сам Дионисий. Озлобленный тиран правил с такой жестокостью, что горожане призвали на помощь сиракузянина Гикета, пользовавшегося влиянием в Леонтинах. В 344 г. Гикет, заключив союз с карфагенянами, разбил Дионисия и загнал его в Ортигию. В 343 г. карфагенский флот вошел в Большую гавань. Казалось, что дни независимости сицилийских греков подходят к концу.
Испытания Сиракуз после прибытия Диона повторялись в большинстве городов по всей империи Дионисия: освобождение означало конец организованного правления, наступили времена межпартийной борьбы, тирании и анархии. Многие крупные города захватили авантюристы, которые с помощью наемников-варваров нападали на соседние города, чтобы расширить свои владения. Бедствия, обрушившиеся на Сицилию, описаны в одном из платоновских писем как порочный круг, ведущий к катастрофе: «Ничто никогда не кончается; то, что кажется концом, на деле лишь звено, ведущее к новому началу, и в итоге порочный круг вражды приведет к полной гибели обеих партий – и партии тирана, и демократической партии; греческий язык покинет Сицилию, когда та станет провинцией Карфагена или Италии». В 344 г., когда Тимолеонт прибыл спасти Сицилию от грозившей ей участи, на улицах Сиракуз росла трава, а из других греческих городов некоторые были покинуты в результате войны, иные же оказались в руках наемников-варваров, оставшихся без нанимателя.
В Италии, где власть Дионисия объединяла греческие города, защищая их от варваров, крушение империи привело к аналогичным последствиям. Энергичные италийские народы, поставлявшие столько наемников на службу сицилийским авантюристам, усилили свой натиск на богатые прибрежные земли, занятые греческими колониями. В 356 г. город Терина был взят и разрушен луканским племенем бруттиев, суровым пастушеским народом, который на время войны объединился в лигу. Позже от рук бруттиев пали поодиночке и перестали существовать Сибарис, Гиппоний и другие города.
В конечном счете причиной этих бедствий являлось пятидесятилетнее самодержавие, извратившее политическую жизнь: оно уничтожило политическую ответственность, привело к переселению городов, разоружению греков и появлению на Сицилии множества наемников-варваров. Закономерным итогом стали анархия, междоусобицы и деморализация в ужасающих масштабах. Толчком, который привел к падению самодержавия, стали действия Диона, публично одобрявшиеся если не самим Платоном, то ведущими членами академии. Однако Дион не обладал такими качествами политика, которые могли бы спасти Сицилию от анархии, – пусть его побудительные мотивы с философской точки зрения были достойны восхищения, он был жестким сторонником интеллектуальной и политической аристократии, безжалостно и презрительно относился к пролетариату, а в своих отношениях с Гераклидом проявил себя слабым и коварным человеком.
Поведение Платона в связи с сицилийской катастрофой также небезупречно. В первую очередь он виноват в том, что ошибся в Дионе как в человеке и неверно оценил его как политика. Занятия Платона с Дионисием не имели особых практических последствий, и правление Дионисия в первые десять лет под влиянием Платона и его идеалов могло бы быть более гуманным. Однако отношение Платона к Диону, пусть и достойное восхищения в смысле личной преданности, привело к пагубным политическим последствиям. Когда Платон понял, к чему идет дело, – а именно к революции и насилию, которые он не одобрял по интеллектуальным соображениям, – он не стал публично осуждать Диона и даже пытался помирить Диона с Дионисием, хотя надежды на примирение были ничтожными. Платона защищает открытое письмо, сочиненное, по-видимому, вскоре после его смерти, когда сицилийские дела все еще вызывали живой интерес. В этом письме практические вопросы отходят в тень философских отступлений, а Дион идеализируется до самого конца[62]. Но сам Платон наверняка гораздо острее переживал деградацию Диона и свое разочарование результатами его действий, за которые в несовершенном мире практической политики он должен нести часть ответственности.
Глава 4
Социально-экономическое положение Греции в смутную эпоху
Жизнь Ксенофонта (ок. 430–354 гг.) совпала с периодом политического разочарования. Ни одно государство не было в состоянии надолго стать общегреческим лидером, а без такого лидера греческие государства почти непрерывно сражались друг с другом. Мир наступал лишь благодаря верховенству одной или двух держав – Афин и Спарты во время Никиева мира, а затем одной Спарты. Неудачная попытка обеспечить своими силами мир в 362/61 г., создав Полисную лигу, стала тому наглядным подтверждением. В 355 г., когда Ксенофонт писал «О доходах», а Исократ – «Мир», они оба советовали Афинам договориться со всеми греческими государствами и возглавить движение за мир. Ксенофонт советовал Афинам принять на себя роль посредника не только между государствами, но и между партиями в отдельных государствах. Подобная политика была разумной, но тогда пришлось бы пожертвовать непосредственными интересами Афин в пользу Фив. После 355 г. эта задача оказалась Афинам не под силу. Неудача греческих государств в целом обеспечить свое политическое спасение требует углубленного изучения.
Как отмечал Фукидид, имперскому государству требуется значительное превосходство в военной силе и финансовых ресурсах над противниками. В IV в. у Спарты, Афин и Фив этого превосходства не наблюдалось. Спартанским гоплитам приходилось сражаться с наемными войсками, а затем с превосходно обученными фиванскими гоплитами. У Афин даже на море находились соперники в лице Беотии, Фессалии и Карии, а на суше Фивам бросали вызов Фессалия, Аркадия и даже Фокида. Причина была не в том, что Спарта, Афины и Фивы ослабели по сравнению с V в. Спарта и Фивы, безусловно, стали богаче, а Афины строили столько же боевых кораблей, сколько и раньше. Скорее дело в том, что усилились другие государства Греции. В V в. демократическое устройство и процветание Афин и Сиракуз почти не имело аналогов. В IV в. социально- экономическая революция произошла в большинстве государств Греции и Сицилии, и они присоединились к компании Афин и Сиракуз. «Военные корабли, бойцы, финансовые источники, изобилие припасов и все остальное, из чего полис черпает свою силу, – в обладании всем этим нынешние греки и количественно, и качественно намного превосходят греков прошлого», – говорил в 341 г. Демосфен, сравнивая свое поколение с поколением Персидских войн.
Процветание, основанное на торговле и капитализме, распространялось через греческие колонии до таких отдаленных земель, как средиземноморское побережье Испании, внутренние области Сицилии, берега Адриатического моря, Балканы и южная Россия. Богатства Массилии и ее колоний, Сицилии при Дионисии, крымского Пантикапея при Спартоке, Карии при Мавсоле и Кипра при Эвагоре вносили свой вклад в процветание всего Средиземноморья. Ведущие государства материковой Греции поддерживали дипломатические отношения с далекими державами. Например, Фивы дружили с Карфагеном и с Персией. В первой половине IV в. появляются многие признаки национальной и международной торговли и капитализма: торговые договоры, торговые представительства, монетарные пакты, торговые привилегии, банки, арбитраж, морское страхование, ипотека и т. д. Потоки товаров, рабов и наемников достигали Испании и Ирана, России и Кирены, пересекая полуостровную Грецию, служившую важнейшим перевалочным пунктом. Заинтересованность Персии в греческих делах вызывалась отнюдь не альтруизмом. Мир в Греции ускорял потоки межконтинентальной торговли, особенно это касалось греческих солдатнаемников, около 50 тысяч которых служили в Персии в 336–330 гг. Купцы наживали огромные состояния. Коммерческая прибыль в торговле с Крымом достигала 30 процентов, а обычный процент по займам составлял 12 процентов. Греки, зарабатывавшие за границей деньги как наемники или купцы, возвращаясь, обогащали свою родину. Это и вправду была эпоха изобилия (aphthonia). Такое маленькое государство, как Мегара, пользовавшееся выгодами своего положения для сухопутной и морской торговли, стало баснословно богатым, потому что сохраняло нейтралитет.
