– Высокоученый падре Мартини [15], – говорил он, – намерен оказать мне высокую честь – отобедать завтра у нас. На свете нет человека, более сведущего в истории музыки. Я прошу вас отнестись к нему со всею предупредительностью.

– Вы можете быть уверены в этом, милорд. – Она едва сдерживала внутреннее ликование, готовое вот-вот прорваться наружу. Завтра в обеденный час она будет уже далеко отсюда, за кордоном. Миновав Горицию, она будет мчаться по направлению к Вене. Бедный старик Панталоне! Впрочем, жалости к нему она совсем не испытывала. В конце концов, он остаётся со своей музыкой, к тому же у него целая куча мраморных обломков. Под плащом она ещё крепче сжимала шкатулку с драгоценностями. Сколь восхитительно волнующей была её тайна!

Мистер Биггер заломил руки и театральным жестом прижал их к левой стороне груди. Он испытывал подлинное блаженство. Повернув к Владельцу Поместья свой острый, словно бы лисий, нос, он благодушно улыбнулся. Владелец Поместья сидел неподвижно, весь обратившись в слух.

– И что же? – с нетерпением спросил он. Мистер Биггер разжал пальцы и уронил руки на колени.

– Итак, – продолжал он, – гондола приближается к дому Джанголини, лорд Хертмор помогает супруге выйти, ведёт её в мастерскую художника на втором этаже, с привычными изъявлениями вежливости препоручает её его заботам и затем отправляется на утренний концерт Галуппи в «Мизерикордии». В распоряжении любовников остаётся добрых два часа для последних приготовлений.

Как только старый Панталоне скрывается из виду, в комнату вбегает приятель художника – в маске, в плаще, как и всё на улицах карнавальной Венеции. Следуют приветствия, рукопожатия, смех не смолкает ни на минуту: всё удалось как нельзя лучше, ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. Леди Хертмор извлекает из складок плаща шкатулку с драгоценностями. Она открывает её: тотчас же раздаются по- итальянски бурные восклицания, выражающие изумление и восторг. Бриллианты, жемчуга, огромные изумруды Хертморов, рубиновые застёжки, алмазные серьги – все эти сверкающие, искрящиеся вещицы любовно рассматриваются, передаются из рук в руки. По мнению приятеля, всё это богатство стоит не менее пятидесяти тысяч цехинов. Любовники в экстазе бросаются в объятия друг друга.

Друг Джанголини напоминает, что напоследок предстоят ещё кое-какие дела. Нужно пойти в полицейское управление за паспортами. О, это простая формальность, но без неё не обойтись. Он отправится вслед за ними и продаст один из алмазов, чтобы обзавестись суммой, необходимой для путешествия.

Мистер Биггер прервал свой рассказ, закурил сигарету и, выпустив изо рта облако дыма, заговорил снова:

– Итак, закутавшись в плащи и надвинув капюшоны на глаза, они разошлись в разные стороны – друг Джанголини в одну, художник со своей возлюбленной в другую. О, любовь в Венеции! Мистер Биггер мечтательно закатил глаза.

– Случалось ли вам влюбляться в Венеции, сэр? – спросил он Владельца Поместья.

– Нет, дальше Дьеппа я нигде не бывал, – отозвался тот, покачав головой.

– О, вы многое потеряли в жизни. Навряд ли тогда вам удастся представить, что чувствовали юная леди Хертмор и Джанголини, когда они скользили по бесконечным каналам, глядя друг на друга через прорези масок. Быть может, они целовались – это не так просто, когда на лице маска, – и, кроме того, существовала опасность, что кто-нибудь узнает их через окошечко гондолы. Нет, пожалуй, – задумчиво заключил мистер Биггер, – им достаточно было только смотреть друг на друга. В Венеции, когда медленно плывёшь вдоль каналов, вполне довольно созерцания, одного лишь созерцания.

Он слегка покрутил в воздухе рукой и умолк. Сохраняя молчание, он несколько раз глубоко затянулся; когда же заговорил снова, голос его звучал негромко и ровно:

– Спустя примерно полчаса после их ухода к дверям дома Джанголини приблизилась гондола, из неё вышел человек в бумажной маске, закутанный в чёрный плащ, с неизменной треугольной шляпой на голове, и поднялся по лестнице в мастерскую художника. Она была пуста. С мольберта улыбался портрет – мило и слегка глуповато. Но художника нигде не было видно, и кресло для модели пустовало. Сохраняя невозмутимый вид, человек в маске с длинным носом оглядел комнату. Его рассеянный взгляд задержался, наконец, на открытой шкатулке, беспечно оставленной любовниками на столе. Глубоко посаженные, окружённые тенями глаза под гротескной маской долго и пристально всматривались в брошенный предмет. Длинноносый Пульчинелла, казалось, погрузился в размышление.

Вскоре на лестнице послышались шаги, раздался смех. Человек в маске повернулся к окну, чтобы выглянуть на улицу. За его спиной с шумом распахнулась дверь: возбуждённые, беззаботно весёлые, в комнату со смехом влетели любовники.

– А, caro amico! [16] Уже здесь? Что с бриллиантом?

Закутанная в плащ фигура у окна не шелохнулась. Джанголини оживлённо продолжал рассказывать: с подписями не возникло ни малейшего затруднения, расспросов не последовало, паспорта лежали у них в кармане. Можно было отправляться немедленно.

Леди Хертмор принялась вдруг безудержно хохотать: она никак не могла остановиться.

– Что случилось? – смеясь вместе с ней, спросил Джанголини.

– Я представила, – еле выговорила она в промежутке между приступами хохота, – я представила себе, как старик Панталоне сидит в «Мизерикордии», мрачный, будто сыч, и слушает, – она едва не задохнулась, голос у неё задрожал и сделался пронзительным до визга, как будто она говорила сквозь слёзы, – слушает допотопные нудные кантаты этого нудного старика Галуппи. Человек у окна обернулся.

– К сожалению, мадам, – произнёс он, – учёный маэстро сегодня нездоров. Концерт не состоялся, и посему я взял на себя смелость возвратиться ранее, чем обычно. – Он снял маску. Их взорам предстало узкое, серое, бесстрастное лицо лорда Хертмора.

Любовники застыли на месте, как поражённые громом. Леди Хертмор схватилась за сердце: в груди у неё словно что-то оборвалось, под ложечкой засосало от непереносимого ужаса. Бедняга Джанголини стал белее своей бумажной маски. Даже тогда, во времена чичисбеев, этих узаконенных воздыхателей, бывали случаи, когда взбешённые от ревности мужья прибегали к кровопролитию. Художник не имел при себе оружия, а одному только небу было ведомо, какие смертоносные предметы могли скрываться под загадочным чёрным плащом лорда. Однако лорд Хертмор не совершил ничего варварского и достоинства своего не уронил. Как всегда суровый и невозмутимый, лорд Хертмор приблизился к столу, взял шкатулку с драгоценностями, со всею тщательностью закрыл её, со словами «кажется, это моя шкатулка» опустил её в карман и вышел из комнаты. Оставшись одни, любовники недоуменно смотрели друг на друга. Рассказчик