встретите.

– И слава богу! – искренне заявил доктор Роберт.

– Слава богу! – эхом отозвался Виджайя.

– Но ведь это прекрасные качества! – не уступал Муруган. – Я восхищаюсь ими.

– Я также восхищаюсь ими, – сказал доктор Роберт, – вроде того, как я восхищаюсь тайфуном. К сожалению, это вдохновение, эта преданность и самоотдача несовместимы со свободой, не говоря уж о разуме и человеческом достоинстве. А свобода, разум и достоинство – как раз те ценности, ради которых трудится Пала с самых времен вашего тезки, Муругана-реформатора.

Виджайя вытащил из-под сиденья жестяную коробку и, открыв крышку, раздал всем сандвичи с сыром и авокадо:

– Надо поесть, прежде чем ехать дальше. – Он завел мотор и, в одной руке держа сандвич, другой вырулил на дорогу. – Завтра, – пообещал он Уиллу, – я покажу вам деревню, а моя семья за ленчем будет еще более примечательным зрелищем!

Почти у самого въезда в деревню он направил джип в боковую колею; дорога карабкалась вверх, петляя меж террас с рисовыми полями, огородами и фруктовыми садами; на особых плантациях выращивались молодые деревца, которые шли на сырье для бумагоделательной фабрики в Шивапураме.

– Сколько газет издается в Пале? – поинтересовался Уилл и с удивлением узнал, что только одна. – Кто же держит монополию? Правительство? Правящая партия? Или какой-нибудь местный Джо Альдехайд?

– У нас нет монополистов, – заверил его доктор Роберт. – Есть коллегия редакторов, представляющих интересы различных партий и течений. Каждому в газете отведено определенное место. Читатель может сопоставить их аргументы и прийти к собственным выводам. Помню, как я был потрясен, впервые взяв в руки одну из ваших больших газет. Пристрастность в заголовках, односторонность изложения и комментария, лозунги и призывы вместо разумных доводов. Никакого обращения к рассудку, вместо этого – стремление воздействовать на условные рефлексы избирателей, а помимо прочего – криминальная хроника, объявления о разводах, анекдоты, всяческая чепуха – все, чтобы отвлечь внимание, не позволить думать.

Машина одолела подъем, и теперь они находились на гряде меж двух головокружительных спусков; налево внизу простиралось окаймленное деревьями озеро, направо была видна обширная долина, где меж двух деревень, отличаясь неестественно-правильными геометрическими очертаниями, высилось здание огромной фабрики.

– Цемент? – предположил Уилл. Доктор Роберт кивнул.

– Одна из необременительных для нас отраслей промышленности. Мы полностью удовлетворяем свои нужды и производим немного на экспорт.

– А население этих деревень обеспечивает рабочую силу?

– Да, они работают там, когда свободны от труда в поле, в лесу и на лесопильном заводе.

– И такая система временной занятости оправдывает себя?

– Смотря какие задачи поставить перед собой. Максимальной эффективности мы не имеем. Но на Пале максимальная эффективность не является категорическим императивом, как у вас, на Западе. Вы стараетесь получить наибольшее количество продукции за наикратчайший отрезок времени. Мы же в первую очередь думаем о людях и об удовлетворении их нужд. Перемена видов деятельности не ведет к увеличению объема производства. Но многим нравится заниматься то одной, то другой работой, не ограничивая себя в течение жизни каким-то одним видом деятельности. Выбирая между механической эффективностью и человеческим удовлетворением, мы предпочитаем последнее.

– Когда мне было двадцать лет, – вмешался Виджайя, – я четыре месяца проработал на этом предприятии, затем два с половиной месяца на производстве суперфосфатов, а потом полгода провел в джунглях на лесозаготовках.

– Чертовски тяжелый труд!

– Двадцать лет назад, – объявил доктор Роберт, – мне довелось выплавлять медь. Потом я ходил в море на рыболовецком судне. У нас каждый понемногу обучен всем работам. И потому все мы имеем представление о самых различных предметах и ремеслах, о сообществах людей, об их нравах и способах мышления. Уилл покачал головой:

– Я бы предпочел узнать обо всем этом из книжки.

– Читая книгу, вы обретаете книжное знание, но истинное знание от вас ускользает. В глубине души все вы остаетесь платониками, – добавил он. – Вы преклоняетесь перед словом, и отвергаете материю.

– Скажите это священникам, – заметил Уилл. – Они вечно упрекают нас в грубом материализме.

– Да, ваш материализм груб, – согласился доктор Роберт, – потому что неполноценен. Вы предпочитаете абстрактный материализм. А мы материалисты конкретные, наш материализм – это бессловесное созерцание, осязание и обоняние, это материализм напряженных мускулов и испачканных рук. Абстрактный материализм ничем не лучше абстрактного идеализма, поскольку делает почти невозможным сиюминутный духовный опыт. Познание всех видов работ как знакомство с конкретной материальностью является первым, обязательным шагом на пути к конкретной духовности.

– Но даже от наиконкретнейшего материализма не будет проку, – сказал Виджайя, – если вы не осознаете вполне, что делаете и что переживаете. Вы должны в совершенстве понимать дело, за которое взялись, ремесло, которому вас обучают, людей, с которыми работаете.

– Совершенно верно, – подтвердил доктор Роберт. – Мне следует прояснить, что конкретный материализм – это всего лишь сырой материал для человеческой жизни в целом. Только путем осознания, полного и постоянного осознания, мы преобразуем его в конкретную духовность. Осознавайте полностью, что вы делаете, и работа обернется йогой труда; игра превратится в йогу игры, а повседневная жизнь – в йогу будней. Уилл подумал о Ранге и маленькой сиделке.

– А что вы скажете о любви?

– Сознание преобразует и любовь, – кивнул доктор Роберт. – Занятие любовью становится йогой любви.