– Или нефтепромышленник – хотя на этот счет вас можно обвинить в соучастии.

– И не разведыватель урановых месторождений, насколько нам известно.

– Все вышеперечисленные, – заключил доктор Роберт, – являются нежелательными лицами первого разряда. Журналисты относятся ко второму. Мы никогда не приглашаем их на Палу, но если таковой случайно окажется здесь, он не подлежит высылке.

– Я бы желал, чтобы мне позволили пробыть здесь как можно дольше, – сказал Уилл,

– Можно спросить, почему?

Уилл поколебался. Как тайный агент Джо Альдехайда и как репортер с неутоленной страстью к настоящей литературе, он хотел бы остаться подольше, чтобы договориться с Баху и заработать год отпуска. Но были и другие причины, о которых можно было сказать открыто.

– Если вы не возражаете против личных признаний, то я скажу вам.

– Валяйте, – позволил доктор Роберт.

– Дело в том, что чем больше я знакомлюсь с жителями Палы, тем больше они мне нравятся. Мне бы хотелось получше узнать вас. А попутно, – сказал он, взглянув на Сьюзилу, – я, возможно, узнаю лучше и себя самого. Сколько времени мне разрешат здесь оставаться?

– Пока вы не поправитесь и не окрепнете настолько, чтобы ехать. Но если вы всерьез заинтересовались Палой, всерьез заинтересовались собой – срок пребывания, наверное, удастся продлить. Или нам не следует этого делать? Как ты считаешь, Сьюзила? Ведь мистер Фарнэби работает на лорда Альдехайда.

Уилл хотел было запротестовать, вновь заявив, что его работа больше относится к производству целлюлозы, но слова застряли у него в горле, и он промолчал. Прошло несколько секунд. Доктор Роберт повторил свой вопрос.

– Да, – сказала Сьюзила, – мы идем на некоторый риск. Но что касается меня… что касается меня, я думаю, стоит рискнуть. Верно? – обратилась она к Уиллу.

– Я считаю, вы мне можете доверять. По крайней мере, я надеюсь заслужить доверие.

Уилл засмеялся, пытаясь обратить все это в шутку, но, к собственному замешательству, почувствовал, что краснеет. За что ему краснеть, негодующе вопрошал он свою совесть. Если он кого-то надувает, так это «Стэндард ов Калифорния». И если Дайпа введет свои войска, какая разница, кто именно получит концессии? Кем вы предпочитаете быть съеденным – тигром или волком? Овечке, наверное, все равно. Чем Джо хуже своих конкурентов? И все же Уилл досадовал, что поторопился с письмом. Ну почему, почему та ужасная женщина не могла оставить его в покое?

Сквозь простыню он почувствовал ладонь на своем неповрежденном колене. Доктор Роберт улыбался ему.

– Вы сможете провести здесь месяц, – сказал доктор, – я беру ответственность на себя. И обещаю, что мы постараемся показать вам все.

– Я вам очень признателен.

– Когда вы сомневаетесь в человеке, – заметил доктор Роберт, – самое лучшее – это допустить, что он честнее, чем вы полагаете. Этот совет дал мне старый раджа, когда я был еще юношей. Ну-ка, – добавил он, обращаясь к Сьюзиле, – сколько лет тебе было, когда умер старый раджа?

– Исполнилось восемь.

– Значит, ты хорошо его помнишь. Сьюзила рассмеялась.

– Разве можно забыть, как он говорил о себе? «Я в кавычках подобно сахару в стакане с чаем». До чего славный был человек!

– И что за великая душа!

Доктор Макфэйл встал и подошел к книжному стеллажу, стоящему между дверью и платяным шкафом, нагнулся и снял с нижней полки пухлый красный альбом, изрядно пострадавший от тропического климата. – Тут где-то есть его фотография, – сказал он, переворачивая страницы. – А вот и мы с ним.

Уилл взглянул на выцветшую фотографию малорослого индуса в очках и в набедренной повязке, поливающего короткий, приземистый столб из разукрашенного серебряного блюда.

– Что он делает? – спросил Уилл.

– Умащает фаллический символ растопленным маслом, – ответил доктор. – Мой бедный отец так и не смог отучить его от этого обычая.

– Ваш отец с неодобрением относился к фаллосам?

– Нет-нет, – пояснил доктор Макфэйл, – мой отец был за них целиком и полностью. Но к символам относился с неприятием.

– Почему?

– Он полагал, что людям следует заимствовать религиозное чувство прямо от коровы. Понимаете? Он не признавал снятого, пастеризованного или гомогенизированного молока. А главное – не желал, чтобы его консервировали – ни в теологических, ни в литургических емкостях.

– А раджа питал слабость к емкостям?

– Не к емкостям вообще, но к этой вот жестяной консервной банке. Он был неравнодушен к семейному лингаму, высеченному из черного базальта около восьми столетий назад.

– Понимаю, – сказал Уилл Фарнэби.

– Поливая маслом семейный лингам, он осуществлял акт поклонения – выражал свое почтение и восхищение по отношению к возвышенной идее. Но даже наивозвышеннейшая из идей весьма отличается от той космической загадки, которая за нею стоит. И прекрасные чувства, связанные с этой идеей, – как они