многие, так и не попавшие под суд, находились у властей под подозрением).

Главный обряд ритуального ведьмовства называется «шабаш». Этимология этого слова непонятна, к еврейскому слову «шабад» оно никакого отношения не имеет. Шабаши справлялись четыре раза в год: на Сретенье, 2 февраля; на Крестовой неделе, 3 мая; на праздник Урожая, 1 августа и в канун Дня Всех Святых, 31 октября. Это были шумные празднества, для участия в которых люди приходили издалека. В промежутках между шабашами маленькие деревенские общины устраивали так называемые еженедельные «эсбаты», где отправлялся древний культ. На шабашах непременно присутствовал дьявол, которого изображал какой-нибудь мужчина, по традиции наряженный двуликим богом дианического культа. Молящиеся поклонялись этому богу, целуя его в «заднюю личину» — маску, прицепленную на ягодицы, под чертовым хвостом. Затем дьявол производил ритуальное совокупление с некоторыми из женщин, пользуясь для этой цели искусственным фаллосом из кости или металла. Потом начиналось пиршество (оно всегда происходило на свежем воздухе, возле священных деревьев или скал), за пиршеством — танцы, а потом сексуальная оргия, смысл которой когда-то, несомненно, заключался в жертве богине плодородия. Ритуал всеобщего свального греха у наших предков, примитивных охотников и скотоводов, почитался верным средством для увеличения поголовья домашних животных. На шабашах обычно царила веселая, раскованная атмосфера бездумного и дикого веселья. Когда участников этих празднеств привлекали к суду, многие из них даже под пытками отказывались отречься от религии, доставлявшей им столько счастья.

В глазах церкви и судебных властей членство в «дьявольской партии» усугубляло преступление ведьмовства. Ведьмы, посещавшие шабаш, считались куда более опасными, чем ведьмы, практиковавшие свое ремесло в одиночестве. Присутствие на шабаше было равнозначно заявлению о том, что для данного человека дианический культ важнее христианства. Кроме того, колдуны и ведьмы образовывали нечто вроде секретного братства, которое могло быть использовано честолюбцами для достижения политических целей. Можно считать почти доказанным, что именно этим инструментом воспользовался в Шотландии Босуэлл. Королева Елизавета и ее Тайный совет были абсолютно уверены — справедливо или нет, это другой вопрос, — что чужеземные и британские католики якшаются с колдунами, чтобы сжить со свету ее величество. Во Франции же, согласно Бодену, колдуны создали нечто вроде мафии, так что в каждом городе и даже деревне имелись члены этого тайного сообщества.

Для того чтобы злодеяния Грандье казались еще более ужасными, его обвинили не только в оперативном ведьмовстве, но также и в ритуальном — что он якобы участвовал в шабашах и принадлежал к «дьявольской церкви».

Картина получалась такая: воспитанник иезуитов, отрекшийся от крещения; священник, предавший алтарь ради дьявола; ученый-богослов, спутавшийся с ведьмами и колдунами, со всякого рода нечистью, сатанинскими инкубами и прочими тварями. Все это вместе взятое устрашило благочестивых, распалило любопытство бездельников и, разумеется, доставило много радости протестантам.

Первоначальное расследование, проведенное главным луденским магистратом, оставило господина де Серизе в убеждении, что монахини не околдованы дьяволом, а просто нездоровы и к тому же склонны к мошенничеству, что поощряется и злонамеренным каноником Миньоном, а также другими церковниками, людьми суеверными, фанатичными и к тому же небескорыстными. Единственно правильное решение — немедленно положить конец комедии с изгнанием бесов. Однако, когда магистрат высказал свое суждение, Миньон и Барре победоносно предъявили ему письменный указ епископа, в котором святым отцам предписывалось пользовать урсулинок впредь до особого распоряжения. Не желая ввязываться в конфликт, де Серизе позволил продолжить «лечение», однако настоял на том, чтобы присутствовать при экзорцизме лично. Однажды, в разгар процедуры, в печной трубе раздался страшный грохот и из камина выскочил черный кот. Сатанинское отродье было загнано в угол, схвачено и обрызгано святой водой, после чего кота осенили крестным знамением и на латыни велели ему проваливать обратно в Преисполню. Затем выяснилось, что это перемазанный сажей кот по кличке Том, любимец монахинь. Оказывается, он бегал по крыше и решил вернуться домой более коротким путем. Под сводами монастыря раздались взрывы поистине раблезианского хохота.

На следующий день Миньон и Барре закрыли двери монастыря прямо перед носом главного магистрата. Де Серизе и его спутники стояли под холодным дождем, но внутрь допущены так и не были. Оба святых отца в тот день изгоняли бесов без свидетелей. Вернувшись к себе в магистратуру, разгневанный судья продиктовал наглецам грозное письмо. Он писал, что своими действиями «они навлекают на себя подозрение в мошенничестве и нечистоплотности». Далее де Серизе писал: «Настоятельница монастыря публично обвинила Грандье в том, что тот заключил союз с бесами, а стало быть, никакой надобности в сохранении секретности более нет. Напротив, следует вести дело самым открытым и справедливым образом». Встревоженные твердостью судебных властей, монахи принесли свои извинения и поспешили доложить, что сестры успокоились, поэтому в ближайшее время бесов из них можно не изгонять.

Тем временем Грандье отправился в Пуатье, чтобы попасть на аудиенцию к епископу. Однако монсеньор де ла Рошпозе не пожелал принять луденского кюре, ограничившись отпиской: «Господин Грандье должен обратиться к королевским судьям, а епископ будет весьма счастлив, если в этом деле восторжествует справедливость».

Священник вернулся в Луден и обратился к главному магистрату, требуя, чтобы тот положил конец бесчинствам Миньона и его соучастников. Де Серизе издал приказ, воспрещавший кому бы то ни было возводить напраслину на настоятеля церкви Святого Петра. Одновременно с этим де Серизе запретил Миньону продолжать свои экзорцистские эксперименты. Каноник ответил, что он подчиняется лишь церковным властям и не признает правомочностей властей судебных в деле, связанном с именем дьявола, а потому относящемся к сфере духовной.

Отец Барре тем временем вернулся к своим прихожанам в Шинон. Публичных изгнаний дьявола он больше не производил. Зато каноник Миньон взял за правило каждый день читать своей пастве по главе из книги отца Михаэлиса, описывавшего знаменитый процесс Жоффреди, причем утверждал, что Грандье — колдун не менее опасный, чем сожженный на костре провансалец. Сестры-урсулинки к тому времени вели себя таким странным и непристойным образом, что родители их учениц перепугались не на шутку. Вскоре в монастыре не осталось ни одной пансионерки, а тревожные сообщения из обители продолжали будоражить воображение горожан. Во время урока арифметики, на котором присутствовали приходящие ученицы, сестра Клэр от Святого Иоанна разразилась сатанинским хохотом, словно кто-то ее щекотал. В часовне сестра Марта подралась с сестрой Луизой от Иисуса, причем обе истошно вопили и осыпали друг друга непристойными ругательствами.

В конце ноября из Шинона был возвращен отец Барре, и при его содействии симптомы монахинь сразу же усугубились. Монастырь превратился в настоящий сумасшедший дом. Хирург Маннури и аптекарь Адам встревожились и обратились за помощью к городским врачам. Те пришли, освидетельствовали монахинь и предоставили главному магистрату письменный отчет. Там содержалось следующее заключение: «Монахини, конечно, не в себе, но вряд ли это произошло из-за воздействия демонов и духов… Так называемая „одержимость“, судя по всему, носит не действительный, а иллюзорный характер». Казалось бы, вопрос окончательно закрыт — но только не для экзорцистов и врагов Урбена Грандье.

Приходской кюре снова обратился с жалобой к господину де Серизе, и тот повторно попытался положить конец злоупотреблениям. Повторилась та же история: Миньон и Барре проигнорировали распоряжение судебных властей, а магистрат не решился использовать против святых отцов силу. Вместо этого он написал письмо епископу, призывая его преосвященство положить конец «скандальному произволу, какого не видели в наших местах с незапамятных времен». Судья писал, что Грандье никогда в жизни не встречался с монахинями и не имел с ними никаких дел; «а если, как они утверждают, бесы и в самом деле подвластны этому человеку, то что бы помешало означенному Грандье самым страшным образом отомстить своим обидчикам?».

Епископ оставил письмо без ответа. Грандье нанес его преосвященству смертельную обиду, когда посмел оспаривать вердикт прелата. Стало быть, все, что шло во вред наглому кюре, следовало