500 тонн нервно-паралитических веществ», — читал Якоб, когда снимок выпал из автомата и застыл на миг в горячей струе воздуха, хотя звук вентилятора был едва слышен в уличном шуме. «Какие уроки мы извлекли из истории, в частности из британской истории? Ведь, оказавшись перед лицом опасности и стремясь ликвидировать ее в кратчайший срок, мы не отменяем долгосрочной угрозы, и в дальнейшем придется противостоять той же опасности, но, возможно, в более страшных формах». Тем временем фотографии с четырехкратной радужной улыбкой Изабель высохли. «Дай мне одну, положу в бумажник», — попросил Якоб, когда они переходили улицу. Изабель заполнила карточку проездного, Якоб заплатил, сунул сдачу в карман, и в эту минуту сломался эскалатор, так что им пришлось идти пешком по винтовой лестнице, ровно сто семьдесят пять ступенек вниз. Зато поезд выехал из тесного туннеля сразу, как только они оказались на платформе, и они вошли в вагон.

Тепло, скорость небольшая, равнодушные лица людей, покачивающихся в такт движению, всем телом удерживая равновесие при толчках. Они сели рядом, так что руки их соприкасались, но усталость брала свое, как и общее легкое недоверие к чрезмерной близости, как и общее желание отдалиться друг от друга. Изабель чуть переместилась влево. В душном тепле щеки ее раскраснелись, она совсем отодвинулась от Якоба. А он следил за бегущей строкой, где высвечивались названия остановок, и вдруг испугался, что вместо очередного объявления последует возглас: «Внимание! Внимание, террористы!» Поезд вдруг затормозил, встал на пути, потом тронулся, и Якоб за этот миг успел собраться с духом, лицо его стало тверже, мужественней, но вот уже Черинг-Кросс, где они выходят.

Тем временем стемнело. Суетливые огоньки автомобилей, свет из магазинов и кафе искажал очертания людей и предметов. Сумятица, толкотня, чужие взгляды словно вырвали их обоих из собственной жизни, забросили в какую-то другую, футуристическую и средневековую одновременно, в толпу приезжих, торговцев, воров, зазывал, попрошаек и безумцев. Озабоченные деловые люди с непроницаемым выражением лица. Монстры-автобусы, набирающие скорость. Торопливые, неловкие, нерешительно застывающие на месте пешеходы на пути в никуда. Толпа то и дело разделяла Изабель и Якоба; он почувствовал себя неуверенно и забеспокоился. Пошел моросящий дождик, капельки опять изменили освещение, но Изабель, кажется, ничего не замечала. Якоб собирался купить ей туфли и заглянуть в контору, хотел показать, где он работает. Изабель шла впереди, останавливалась и ждала, прижималась к нему, когда встречные прохожие случайно ее подталкивали, оглядывалась по сторонам. Вела себя как маленькая кузина, которую по какой-то теперь позабытой причине пригласили на выходные, то ли желая угодить равнодушной родне, то ли вообразив, сколь это мило — показывать город юной даме, как вдруг в невинной ее простоте проклюнулось эротическое смятение чувств.

Изабель свернула направо, в переулок, позвала его, пробежала несколько шагов вперед, поманила, спряталась за какой-то машиной, Изабель как могла подначивала и шалила, только Якобу все это чуждо, ни к чему. А потом уверенно направилась к ресторану в двух шагах от Девоншир-стрит, широко, обеими руками, будто хотела что-то доказать, распахнула двери, и он вошел следом. Бентхэм и Элистер сидели за столиком, ближайшим ко входу. Бесконечно длилось то мгновение, когда Якоб оценивал их любопытные взгляды, обращенные к Изабель. А она замерла на месте, мимо шмыгнул один официант, за ним другой, оттеснили его в сторону, дверь позади него плавно закрылась. Он увидел, как Элистер, вдоволь насмотревшись на Изабель в ее ярко-зеленой юбочке, в кроссовках («Туфли так и не купили», — виновато вспомнил Якоб), заметил его, тряхнул светлым чубом. Изабель в эту минуту передавала куртку официанту, оказавшись у всех на виду в белой маечке, короткой и застиранной. Как школьник Якоб стоял перед Бентхэмом. И чувствовал, что краснеет.

— Надеюсь, вы прогулялись в свое удовольствие, — приветствовал их Бентхэм, осторожно поднявшись, нависнув над тарелками всем своим тяжелым корпусом и сохраняя сомнительное равновесие, подав руку сперва ей, затем ему. Пожатие небольшой руки оказалось теплым, успокаивающим, и Якоб наконец улыбнулся, сумел что-то промямлить. Глаза, внимательно наблюдавшие за ним, были тусклы, темная радужная оболочка, глухой лиловый кружок. Тут же перед Якобом оказалось меню, а на столе бутылка вина, Бентхэм сделал какое-то движение, что-то забубнил, и Якоб ничего понял, зато понял официант и разлил вино по бокалам.

— В Риджентс-парке хорошо в это время года, но только дождь идет часто, — заметил Бентхэм, взглянув на Элистера и Изабель, которые нерешительно стояли рядом, встал сам и слегка поклонился. Изабель уселась за стол и поплыла, как лодочка под парусом, восхитительная, по-девичьи застенчивая, задорная при попутном ветре, и Элистер что-то произнес, что-то предложил, Изабель поддержала, Бентхэм тоже поддержал, а Якоб смотрел на Бентхэма и ничего не слышал.

По утрам, когда кровать рядом с ней уже остывала и откинутое одеяло свешивалось до полу, Изабель будил какой-то шум. Откуда? Она не знала, однако, спускаясь на первый этаж, слышала соседей, хотя и не всегда, но достаточно часто, чтобы быть начеку. А в ветреные дни хлопали окна. Было начало марта, признаков весны становилось все больше, публиковались новые опросы по поводу войны в Ираке, она покупала в киоске возле метро газету «Гардиан», на Фолкленд-роуд был продуктовый магазин, и до «Сейнсбери» в Кэмден-Тауне тоже недалеко. Звонили Гинка, Алекса, даже ее отец, спрашивали, не опасно ли у них теперь, когда намечается вторжение американцев и англичан в Ирак и ездит ли она на метро. «Рано или поздно что-то случится, — пророчил отец, — это неизбежно». Якоб старался возвращаться с работы пораньше. Первым их гостем стал Элистер, к курице Изабель подала горошек в мятном соусе, а раньше и знать не знала, что мятный соус есть на свете. Якоб сообщил, что Бентхэм скоро пригласит их в гости, и купил себе на Риджентсстрит темно-синий костюм от Пола Смита, зато Изабель по-прежнему ходила в кроссовках, за неделю приобретших невнятный серый цвет. Зацветали фруктовые деревья, в парках и палисадниках распускались бутоны, нарциссы в полинялом ящике на подоконнике спальни. «У нас идет снег, — сообщил по телефону Андраш, — вижу из окна снежные хлопья. Да, а еще от заказчиков нет отбоя. Здорово, что все как прежде, правда?»

Теперь Якоб встречался с Бентхэмом каждый день. Тот приходил не раньше одиннадцати, сначала сидел у Мод, потом в библиотеке у Крэпола, потом медленно, тяжело поднимался по лестнице (лифтом он не пользовался), задерживался у двери Якоба, что-то бормотал — вежливо, но не любезно, как дрессированный медведь, не желающий демонстрировать свое искусство. В пять часов Мод подавала ему на подносе стакан горячего молока с медом, поскольку Бентхэм терпеть не мог чая и говорил Якобу, что старому человеку для его старого голоса полезно горячее молоко с медом и раньше шести Мод запрещает ему пить виски. Жилетка плотно обтягивала выпирающий живот, размер ноги у него был крошечный. Целый день трезвонил телефон, Мод звучно, как церемониймейстер на балу, выкрикивала фамилии, но слышал их только тот, кто как раз находился на лестнице, и Мод зло, нервно нажимала разные кнопки, а клиентам приходилось звонить по нескольку раз. «Гляди-ка, опять звонят», — хмыкал Элистер. И они действительно звонили, неутомимые и уверенные, что Бентхэм со своей конторой разберется в любой путанице и волоките. «Мы не доводим до суда, конечно же нет, мы даже договоры не заключаем, а только составляем, — пояснял Элистер. — Бентхэм терпеть не может долгие переговоры, он намечает план, а клиент берет другого адвоката, и тот либо реализует этот план, либо нет. Бентхэму это все равно. Может, оттого все и идет как по маслу. Только для Германии нам нужен человек, способный пробить дело в суде, раз нельзя по- другому».

Но с делами в Германии Бентхэм, похоже, не торопился. «Нечего суетиться, — советовал он Якобу. — Лучше пойдите погуляйте с женой, Мод вам передаст, если будет что-то срочное. Видите ли, — старался разъяснить он, — я вовсе не уверен, что такому вот Миллеру следует переезжать в Берлин. Что ему там делать в шестьдесят пять лет? Открывать фирму? Следить за квартирной платой? Состоятельные люди — а к нам обращаются только такие — заранее начинают беспокоиться о своем имуществе и не идут на мировую, не желают компенсаций. Часто это одинокие люди, их процессы тянутся и тянутся. Но вам суетиться не следует, вы же не в Берлине, правда?»

Тем не менее Якоб допоздна засиживался в конторе, пока Элистер или Бентхэм не отправят его домой. Изабель если и расстраивалась, то этого не показывала. Ночами Якоб теперь часто лежал без сна и гадал, спит ли она: ровное дыхание может быть обманчивым. Так незаметно наблюдают за кем-нибудь в зеркало. В ближайшие дни Элистер собирался сводить ее в музей Соана, раз в месяц там бывают экскурсии при свечах. Якоб сумеет, наверное, присоединиться к ним позже, после встречи с клиентом. Алекса сообщила о приезде, потом его отменила, но Изабель вроде бы не сильно расстроилась.

Днем она работала или гуляла по городу, и ему нравилось, когда она за ужином рассказывает о своих