судорога свела ему желудок, и он быстро отвернулся. Больше никогда не надо этого делать. Голова у него закружилась. Казалось, он близок к обмороку.

«Еще не хватало, чтобы я сейчас грохнулся в обморок», – подумал Том, отшатнувшись и пробираясь через комнату к окну. Неодобрительно поглядев на черную машину, глубоко вдохнул свежий воздух. Нет, он не упадет в обморок! Он точно знал, что будет сейчас делать. Перно для них обоих. Еще два бокала с их отпечатками пальцев и остатками перно. И пепельницы должны быть полны. Фредди курил «Честерфилд». Потом Аппиева дорога. Одно из этих темных местечек позади надгробий. Большие отрезки Аппиевой дороги не освещались фонарями. Бумажника Фредди не найдут. Мотив убийства – ограбление.

У Тома в запасе было много часов, но он не успокоился, пока полностью не привел комнату в должный вид: дюжина сигарет «Честерфилд» и примерно столько же «Лаки страйк» догорели, пепельницы были полны окурков. Один бокал с перно разбит, половина осколков так и осталась на кафеле ванной. И он странным образом как бы раздвоился: столь тщательно создавая все эти декорации, представлял себе, как он, Том Рипли, будет еще более неторопливо убирать все это. Скажем, сегодня вечером между девятью часами, когда, вероятно, будет найдено тело, и полуночью, когда полиция может решить, что есть смысл допросить и его. Ведь кто-либо мог знать о намерении Фредди заглянуть сегодня к Дикки Гринлифу. И одновременно точно знал, что как миленький уберет все это к восьми часам, потому что, согласно версии, которую он собирался рассказать, Фредди ушел от него в семь (как и на самом деле Фредди покинет его дом в семь часов), а Дикки Гринлиф был аккуратист и терпеть не мог беспорядка, даже когда был немного выпивши. Но смысл всего этого бардака в квартире заключался в том, чтобы подтвердить для него самого версию, которую он собирался рассказать и в которую для этого должен был сам поверить.

И в любом случае завтра утром в десять тридцать Том уедет в Неаполь и на Мальорку, если только полиция по каким-либо причинам не задержит его. Если завтра утром прочтет в газетах, что труп найден, а полиция не сделает попытки выйти на него, есть смысл добровольно явиться и рассказать: Фредди Майлз был у него и ушел во второй половине дня. Правда, врач сможет определить, что смерть наступила где-то в полдень.

А сейчас, средь бела дня, никак нельзя вывезти труп. И надо выбраться из дому так, чтобы ни одна душа не видела, независимо от того, удастся ли ему с достаточной долей непринужденности разыграть, будто он тащит вниз по лестнице приятеля, упившегося до бесчувствия, или нет. Так, чтобы он мог сказать, мол, Фредди ушел от него часа в четыре или пять.

Пять или шесть часов ждать темноты было очень страшно, на минуту Том испугался, что не выдержит. Эта туша на полу! И он ведь вообще не собирался убивать Фредди. Все это было так некстати – Фредди, его мерзкие грязные подозрения… Дрожа, Том сидел на краешке стула и хрустел пальцами. Ему хотелось выйти прогуляться, по он не решался оставить в квартире труп. Кстати, если бы они с Фредди действительно пили и разговаривали, из квартиры доносился бы шум. Том включил радио и нашел станцию, по которой передавалась танцевальная музыка. Он может, по крайней мере, выпить. Это входит в сюжет пьесы. Он приготовил еще два мартини со льдом. Ему даже и не хотелось, но он выпил.

Спиртное лишь обострило его восприятие. Он смотрел на труп Фредди – длинное массивное тело, поверх которого сбилось в неопрятную груду съехавшее пальто, и не мог собраться с силами или с духом, чтобы его расправить, хотя это раздражало. Он думал о том, какой печальной, глупой, нелепой и чреватой опасностями для него была эта смерть и как жестоко и несправедливо по отношению к Фредди все получилось. Конечно, он противный тип, ничего другого не скажешь. Тупой эгоистичный ублюдок, который насмехался над лучшим другом Тома – Дикки, безусловно, был его лучшим другом – только потому, что подозревал его в сексуальных отклонениях. Какой же тут секс? Какие отклонения? Он взглянул на Фредди и произнес тихо и с горечью:

– Фредди Майлз, ты стал жертвой собственной испорченности.

Он прождал почти до восьми, потому что часов в семь в доме всегда происходило наибольшее движение народа. Без десяти восемь прогулялся вниз по лестнице, дабы убедиться, что синьора Буффи не возится в холле, дверь к ней закрыта и в машине Фредди действительно никого нет, хотя он уже спускался часов в пять посмотреть на машину и удостоверился, что это точно машина Фредди. Бросил на заднее сиденье его пальто. Вернулся к себе, встал на колени, закинул руку Фредди себе на шею, стиснул зубы и поднял его. Пошатываясь, толчками передвинул тяжелую ношу повыше. Он уже поднимал сегодня Фредди, чтобы проверить, по силам ли ему это, и оказался в состоянии пройти не больше двух шагов по комнате, придавленный тяжестью гигантской туши; сейчас Фредди был так же тяжел, но разница заключалась в том, что теперь его – никуда не денешься! – обязательно надо было вытащить из квартиры. По квартире Том тащил Фредди волоком, так было чуть легче. Потом вытащил труп на лестницу, локтем захлопнул дверь и начал спускаться. На середине ближайшего марша остановился, услышав, что кто-то выходит из квартиры на втором этаже. Том подождал, пока этот человек не спустился вниз и не вышел из парадной двери, потом медленно пошел дальше. На голове у Фредди была шляпа Дикки, которая скрывала слипшиеся от крови волосы. Перед выходом Том целый час накачивался смесью джина и перно, приведя себя таким образом в точно рассчитанную стадию опьянения; он еще мог двигаться свободно и уверенно и при этом обрел смелость и даже безрассудство, достаточное, чтобы не дрогнув идти на риск. Уже с самого начала он заведомо пошел на риск – могло случиться самое худшее, а именно – что он просто-напросто рухнет под тяжестью Фредди, не донеся его до машины. Он поклялся, что ни разу не остановится передохнуть. Он и не остановился. Никто больше не выходил из квартир, никто не входил в парадную дверь. В долгие часы ожидания Том изощрялся, воображая всякие неприятные неожиданности: синьора Буффи или ее супруг выйдут из своей квартиры в то самое мгновение, когда он спустится до конца лестницы, или он сам упадет в обморок, и их с Фредди обоих найдут растянувшимися на лестнице, или он опустит Фредди, чтобы передохнуть, а потом не сможет снова поднять его. Том воображал все это с такой силой, мучаясь в своей квартире на верхнем этаже, что, когда спустился по лестнице до самого низа и ничего такого не произошло, ему показалось, что он спустился с помощью какого-то волшебства с удивительной легкостью, несмотря на тяжелую ношу.

Он выглянул наружу через стекло двойной парадной двери. Улица выглядела обычно: прохожий шел по тротуару на противоположной стороне, но ведь всегда кто-нибудь да идет по тротуару с той или с другой стороны. Он приоткрыл первую дверь одной рукой, ногой распахнул ее и протащил тело Фредди. В тамбуре между дверьми переложил Фредди на другое плечо и на миг преисполнился гордым сознанием своей физической силы. Но тут же ошеломила боль, с которой отходила от напряжения освобожденная рука. Эта рука слишком устала даже для того, чтобы обхватить труп. Том еще сильнее стиснул зубы и, шатаясь, ударяясь бедром о каменные перила, преодолел четыре ступеньки крыльца.

Еще один прохожий, приблизившись, замедлил шаг, будто собираясь остановиться, но Том продолжал путь.

Если кто-нибудь подойдет, Том дыхнет ему в лицо таким перегаром перно, что всякая причина спрашивать, в чем дело, отпадет. Черт бы побрал их всех… Черт бы побрал их всех… Черт бы побрал их всех, повторял про себя Том, неровным шагом сходя с тротуара. Прохожие, безобидные прохожие. Теперь их было четверо. Но двое даже не взглянули на него. Он остановился, пропуская машину. Затем, сделав несколько быстрых шагов, просунул голову и одно плечо Фредди в открытое окно «фиата» и, подпирая тело Фредди своим собственным, переводя дух, огляделся в свете фонаря на другой стороне, всмотрелся в тени