деться? На Тома напал приступ кашля, слезы застлали глаза, мешая разглядеть, нет ли другой лодки поблизости, плывущей сюда. Он протер глаза. Нет, лодки не было. Только та самая нарядная маленькая лодочка далеко-далеко все еще носилась по волнам, описывая широкие дуги, не обращая на него внимания. Том посмотрел на дно своей лодки. В силах ли он отмыть ее? Он часто слышал, что кровь очень трудно отмывается. Вообще-то он собирался вернуть лодку хозяину, а если тот спросит, где же его друг, сказать, что высадил его на берег в другом месте. Но теперь от этого придется отказаться.

Том осторожно сдвинул рукоятку двигателя. Лениво работавший вхолостую, он начал набирать обороты, и даже это испугало Тома. Но все же двигатель казался не таким уж жестоким и вполне управляемым, а стало быть, менее страшным, чем море. Том взял курс к берегу. Но не прямо, а наискосок, на север от Сан- Ремо. Может быть, удастся найти какое-нибудь местечко, заброшенную бухточку в скалах, где он сумеет причалить и выйти на берег. Но что, если лодку найдут? Еще одна неразрешимая проблема! Он постарался уговорить себя обдумать ее хладнокровно, не впадая в панику. Но рассудок словно заклинило. Он никак не мог придумать способ избавиться от лодки.

Теперь уже стали видны сосны, песчаный, пустынный с виду участок рыжевато-коричневого пляжа и пушистая зелень оливковой рощицы. Том медленно проехал в обе стороны от этого места – посмотреть, нет ли там людей. Никого не было. Тогда он направил лодку к низкому плоскому берегу, почтительно касаясь рукоятки, чтобы не прогневить двигатель, как в прошлый раз. И вот он почувствовал, как нос, подрагивая, скребет по дну. Довернув рукоятку до надписи «Ferma» [12], заглушил двигатель. Осторожно вылез в воду, глубина которой в этом месте была примерно четверть метра, подтащил лодку к берегу так близко, как только смог, затем перенес из лодки на берег обе куртки, свои сандалии и одеколон для Мардж. В маленькой, не больше пяти метров в ширину, бухточке, куда он попал, почувствовал себя в безопасности, укрытым от людских глаз. Здесь, казалось, не ступала нога человека. Том принял решение затопить лодку. Он начал собирать камни размером примерно с человеческую голову, потому что камни большего размера ему было не дотащить, и один за другим складывал их в лодку. Под конец пришлось использовать и камни поменьше, потому что больших поблизости уже не осталось. Он работал без отдыха, опасаясь, что, если позволит себе хоть на миг расслабиться, потеряет сознание от усталости и будет лежать, пока кто-нибудь его не найдет. Когда груз камней дошел почти до планшира, столкнул лодку в море и стал раскачивать так, что вода захлестнула через борт. Лодка начала тонуть, а он шел и толкал перед собой, пока вода не дошла ему до пояса, а лодка не погрузилась так глубоко, что он уже не мог до нее дотянуться. Тогда он с трудом зашагал к берегу и какое-то время полежал ничком на песке. Он обдумывал, как вернется в гостиницу, и что там скажет, и что нужно в тот же день уехать из Сан-Ремо, возвратиться в Монджибелло. И обдумать, что он расскажет там.

Том вошел в Сан-Ремо на закате, в тот самый час, когда все итальянцы и другие обитатели города собрались за столиками на тротуарах, приняв перед этим душ и приодевшись, и теперь разглядывали прохожих и проезжих, жадные до любых развлечений, какие мог предоставить курорт. На Томе были плавки и вельветовая куртка Дикки, а свои слегка запачканные кровью брюки и куртку он нес в руке. Он брел вяло и безразлично, поскольку устал до крайности, и все же старался высоко держать голову, памятуя о сотнях пар глаз, устремленных на него от бесчисленных кафе, а другого пути в его отель с видом на море не было. Он успел подкрепить свои силы пятью чашечками очень сладкого кофе-эспрессо и тремя рюмками бренди в придорожном баре близ Сан-Ремо. Теперь разыгрывал роль спортивного молодого человека, который до самого заката пробыл на море, купаясь и лежа на пляже, потому что, поскольку хорошо плавал и был закален, такова была его причуда – плавать в море до заката в холодный день. Он взял ключ у портье, поднялся к себе в комнату и без сил повалился на кровать. Решил позволить себе час отдыха, но без сна, потому что, если он заснет, наверняка проспит. Так он отдыхал, а когда почувствовал, что глаза слипаются, встал, подошел к умывальнику, ополоснул лицо, смочил полотенце и взял его с собой в постель. Лежал, обмахиваясь мокрым полотенцем и стараясь не заснуть.

Наконец он встал и занялся кровавым пятном на одной из своих вельветовых брючин. Долго тер его мылом и щеточкой для ногтей, устал, на время отложил это и начал паковать чемодан. Вещи Дикки запаковал именно так, как их всегда паковал сам Дикки, зубную щетку и пасту положил в левый карман на крышке чемодана. Потом вернулся к брючине. Его собственная куртка была вся в крови, ее уже никогда не наденешь, и придется как-нибудь от нее отделаться. Но Том мог носить куртку Дикки: она была такого же бежевого цвета и почти такого же размера. В свое время, отдавая шить этот костюм, Том полностью скопировал костюм Дикки, да и шил его тот же портной в Монджибелло. Свою куртку он положил в чемодан. После чего спустился в холл с чемоданом и спросил счет.

Портье поинтересовался, а где же его приятель, и Том ответил, что они договорились встретиться на вокзале. Портье был любезен и улыбчив и пожелал Тому «buon' viaggio» [13] .

Миновав два перекрестка, Том зашел в ресторан и заставил себя съесть тарелку minestrone [14], который, как он полагал, придаст ему сил. Он был все время начеку, опасаясь встретиться с хозяином лодочной станции. Сейчас главное, думал он, сегодня же выбраться из Сан-Ремо; если не будет поезда или автобуса, придется взять такси и доехать до ближайшего городка.

Но на вокзале выяснилось, что поезд есть, он отходил в двадцать два двадцать четыре и шел в южном направлении. Итак, возьмет билет в спальный вагон. Завтра проснется в Риме и пересядет на поезд, идущий в Неаполь. Вдруг все это показалось ему до смешного простым и легким, и в порыве самонадеянности он подумал: а не смотаться ли на пару деньков в Париж?

– Spetta un momento [15], – сказал он кассиру, который уже готов был выдать ему билет.

Том ходил кругами вокруг своего чемодана и думал о Париже. Взять да вдруг решиться на такой неожиданный экспромт. Взглянуть на Париж одним глазом, провести там, скажем, два дня. Какая, в сущности, разница, поговорит он с Мардж или нет. Так же внезапно он отказался от мысли о Париже. Он там не сможет расслабиться. Ему не терпелось попасть в Монджибелло и вступить во владение имуществом Дикки.

Белые, туго натянутые простыни в поезде показались Тому самой удивительной роскошью, с какой он когда-либо сталкивался. Перед тем как выключить свет, он ласково погладил простыни рукой. А чистые голубовато-серые одеяла, а колоссальная мощность маленького вентилятора в черной сетке у него над головой! На мгновение Том словно впал в транс, представив себе все удовольствия, которые стали доступны теперь, когда ему достались деньги Дикки: другие, чем раньше, постели, дары моря, теплоходы, чемоданы, рубашки; годы свободы, годы удовольствий. Потом он выключил свет и уснул, едва положив голову на подушку, – счастливый, довольный и такой уверенный в себе, каким не был еще никогда в жизни.

В Неаполе он задержался в мужском туалете на вокзале. Вынув там зубную щетку и пасту Дикки, завернул в его плащ вместе со своей собственной вельветовой курткой и забрызганными кровью брюками Дикки. Выйдя из здания вокзала, пересек улицу и затолкал этот узел в огромный мешок с мусором, прислоненный к стене. Потом позавтракал сладкой булочкой и чашкой кофе с молоком в кафе на площади, где находилась автобусная станция, и сел на все тот же удобный старый одиннадцатичасовой, идущий в Монджибелло.