возникало желание работать, и который всегда прекращал работу, если я уставал. Я прозвал его «профессор Джозефус Яйцеголовый». Слово «профессор» более-менее подходит в данном случае, а имя его все равно буквами не запишешь. Для краткости я называл его «Джо», а он, обращаясь ко мне, высвистывал мотивчик, который по-ихнему означал «Клиффорд Рассел, обмороженное чудовище». Джо обладал столь же развитым даром понимания, как Мэмми. Но как объяснить такие понятия, как «тарифы» и «короли» существу, в истории которого никогда не было ни того, ни другого? Английские слова казались бессмысленным шумом. Однако Джо изучал истории многих планет и народов и демонстрировал мне различные сценки на цветных стереоэкранах, пока мы не определяли вместе, о чем идет речь.

Мы продвигались вперед: я надиктовывал текст в серебристый шар, висящий подле рта, а Джо, свернувшись в клубочек как кот, лежал на специальном возвышении, поднятом на уровень моей кровати, и диктовал в свой микрофон, делая заметки то ходу дела. Микрофон был устроен так, что его голос я слышал, только когда он обращался ко мне.

Иногда Джо прекращал диктовать и показывал мне различные изображения, пытаясь выяснить, о чем шла речь. Изображения, казалось, появлялись прямо из воздуха, но так, чтобы мне было удобно: стоило мне повернуть голову, и они перемещались вслед за моим взглядом. Цветное стереотелевидение с абсолютно реальным, достоверным изображением. Что ж, дайте нам еще лет двадцать, и мы добьемся такого же результата.

Настоящее впечатление на меня произвела организация, которая за этим стояла. Я стал расспрашивать о ней Джо. Он пропел что-то в свой микрофон, и мы совершили быстрое турне по их «Библиотеке Конгресса».

Мой отец считает, что библиотечная наука лежит в основе всех наук, а ключом ко всем ним является математика; выживем мы или погибнем, по его мнению, зависит от того, как хорошо справятся со своим делом библиотекари. Мне библиотечная профессия романтичной не кажется, но, вероятно, папа высказал не очень очевидную истину.

В этой «библиотеке» были сотни, а то и тысячи веганцев, просматривающих изображения; перед каждым стояла серебристая сфера. Джо сказал, что они «рассказывают данные». Это соответствует карточкам для каталога с той лишь разницей, что больше похоже на запись в человеческую память — девять десятых того здания занимал электронный мозг.

Я заметил треугольный значок, похожий на тот, который носила Мэмми, но его изображение быстро сменилось каким-то другим. Такой же значок, в отличие от своих сородичей, носил Джо, но я как-то не удосужился спросить, что он означает, так как созерцание этой невероятной «библиотеки» напомнило мне о кибернетике, и мы уклонились от темы. Потом я решил, что это, наверное, знак принадлежности к ученым: ведь Мэмми выделялась интеллектом даже среди веганцев, а Джо от нее почти не отставал.

Когда Джо был уверен, что понял какое-нибудь английское слово, он приходил в восторг, как обласканный щенок. Он был преисполнен достоинства, но подобная реакция не считается для веганца неприличной. Если веганец замирает, то, значит, он либо очень обеспокоен, либо недоволен чем- нибудь.

Беседы с Джо дали мне возможность путешествовать по разным местам, не покидая постели. Мне на наглядных примерах показывали разницу между «начальной школой» и «университетом». «Детский сад» выглядел так: один взрослый веганец следил за кучкой шалунов детишек, невинно проказничающих, как проказничает щенок колли, когда наступает лапками на мордочку поваленного им братишки, стремясь дотянуться до блюдца с молоком.

Но «университет» впечатлял тихой красотой, странного вида деревьями, растениями и цветами, разбросанными между сюрреалистическими зданиями, не похожими ни на один известный мне архитектурный стиль Земли. Скорее, я удивился бы, окажись они на что-то похожими. Веганцы широко использовали параболы, и все их «прямые» линии казались выпуклыми, в них было то, что греки называли «энтасис» — изящество в сочетании с силой.

Однажды Джо пришел ко мне, весь светясь от радости. Он принес еще один серебристый шар, чуть большего размера, чем остальные. Поместив его передо мной, он пропел:

— Послушай это, Кип.

Вслед за ним из большого шара раздались по-английски:

— Послушай это, Кип!

— Что вы хотите услышать от меня? — спросил я.

— Что вы хотите услышать от меня? — пропел большой шар по-вегански.

Больше «профессор» Джо ко мне не приходил.

Несмотря на всю помощь, мне оказываемую, несмотря на умение Мэмми объяснять, я казался себе армейским тупицей в академии Уэст-Пойнта, принятым почетным курсантом, но неспособным овладеть программой. Я не понял устройства их правительства. Да, у них было правительство и государство, непохожее ни на одну известную мне систему. Джо понимал, что такое «голосование», «юриспруденция» и «демократия»; он располагал примерами из истории множества планет. О демократии он отозвался, как об «очень хорошей системе для начинающих». Это высказывание могло бы прозвучать высокомерно, однако высокомерие веганцам не свойственно.

Познакомиться с кем-нибудь из молодежи мне не удалось. Джо объяснил, что детям не положено видеть «непривычных существ», пока они не научатся понимать их и сочувствовать им… Я бы обиделся, если бы к тому времени сам уже не владел в некоторой степени этим искусством. И сказать по правде, повстречай десятилетний земной мальчик веганца, он либо убежал бы, либо ткнул его палкой.

Я пытался расспросить об их государственной системе Мэмми; в частности, мне хотелось узнать, как они сохраняют мир и порядок, как действуют их законы, как они борются с преступностью, какие у них приняты наказания и правила уличного движения. Но разговор с Мэмми привел к самому серьезному случаю непонимания, когда-либо возникавшему в наших беседах.

— Но как же может разумное существо идти против собственной природы? — спрашивала Мэмми.

Сдается мне, что их единственный порок состоит в том, что у них нет никаких недостатков. А это, оказывается, очень утомительно.

Лечащие меня медики очень заинтересовались лекарствами из шлема Оскара; мы ведь интересуемся шаманскими снадобьями, но интерес не был праздным, вспомните дигиталис и кураре. Я объяснил им, от чего помогает каждое лекарство, сумел привести не только торговое, но и научное название почти всех их. Я знал, что кодеин делается из опиума, а опиум добывается из мака. Знал, что декседрин относится к сульфатам, но на этом мои познания кончались. Органическая химия и биохимия и без языкового барьера — достаточно трудная тема для разговора.

Не знаю даже, когда я уяснил, что Мэмми не женщина, или, вернее, не совсем женщина. Но значения это не имело: материнство — вопрос отношений, а не биологическое родство. Если бы Ной строил свой ковчег на Веге V, ему пришлось бы брать каждой твари не по паре, а по дюжине. Это весьма сильно все осложняет.

Но Мэмми — существо, которое заботится о других. Я вовсе не уверен, что все они одного пола, скорее, все зависит от характера.

Встречался я и с веганцем «отцовского типа». Можно назвать его «губернатором» или «мэром», но, пожалуй, «пастырь» или «вожатый» подойдет лучше, хотя его авторитет распространялся на целый континент. Он вплыл в мою комнату во время одной из наших бесед с Джо, пробыл минут пять, прочирикал Джо, чтобы тот продолжал делать полезное дело, мне прочирикал, что я хороший мальчик, пожелал поскорее поправиться, и все без какой бы то ни было спешки. От него исходило наполнившее меня теплое чувство уверенности, как от папы, когда он со мной разговаривает. Визит его носил характер «посещения раненого членом королевской семьи», а ведь нелегко, наверное, было включить посещение моей палаты в его плотный рабочий график.

Джо по отношению ко мне не проявлял ни отцовской заботы, ни материнской ласки, он учил и изучал меня, как «настоящий ученый».

Однажды Крошка вбежала ко мне, веселая и довольная, и застыла в позе манекена:

— Как тебе нравится мой новый весенний костюм?

На ней были серебристый плотно облегающий комбинезончик, а на спине горбился маленький