— А, с той паршивкой? Откуда я знаю! Она уехала к бабке жить.

— А куда? Как звали бабушку?

— Куда? В Тусон. Или в Юму?.. Ну, куда-то в те края. А может, в Индио. Милый, я не хочу про неё, про эту противную девчонку. Я хочу поговорить с тобой о нас.

— Сейчас, минуточку. Как всё-таки фамилия её бабушки?

— Ой, Дэнни, ну какой ты нудный! Ну откуда мне помнить, как звали её бабку?

— Как её фамилия?!

— Ну, Хенлон. Хейни. Нет, Хейнц. А может, Хинкли?.. Ой, да ладно тебе, милый. Давай выпьем. Выпьем за наше счастливое воссоединение.

Я покачал головой.

— Не употребляю. — И это было почти правда. Обнаружив, что спиртное — ненадёжный друг в тяжелую минуту, я теперь ограничивался пивом в компании Чака Фриденберга.

— Ой, как это скучно, милый! Ну, ты не против, если я немного приму?

Она уже наливала себе. Чистый джин, заметил я, услада одинокой девицы. Но прежде чем выпить, она взяла пластиковый флакончик и вытряхнула на ладонь пару таблеток.

— Будешь?

Я узнал полосатые таблетки: эйфории. Говорили, что он нетоксичен и не вызывает привыкания, но мнения были разные. Кое-кто считал, что его надо зачислить в одну группу с морфием и барбитуратами.

— Спасибо. Я и так счастлив.

— Ну, прекрасно. — Она кинула в рот обе, запила джином. Я понял, что если я хочу что-нибудь выяснить, то надо поторапливаться. Скоро от неё уже ничего не добьёшься, кроме смешочков и хихиканья.

Я взял её под руку и усадил на кушетку. Потом сел напротив.

— Белла, расскажи мне о себе. Ну, чтобы я был в курсе. Как вы с Майлсом сторговались с «Манникс»?

— А? Да никак! — Она вдруг обозлилась. — Это всё ты виноват!

— Как я? Меня же там не было!

— Конечно, ты. Им же нужна была та штука… то чудовище на колесиках, что ты слепил из инвалидского кресла. А оно пропало.

— Пропало? А где оно стояло?

Она недоверчиво вперила в меня свои поросячьи глазки.

— Тебе лучше знать. Ты же его спёр.

— Я? Ты что, Белла, с ума сошла? Что я мог взять? Я же лежал в Холодном Сне, как сурок в спячке. Где та машина стояла? И когда она пропала?

По моим понятиям, кто-то и вправду увел «Салли», раз Белла с Майлсом не смогли ею воспользоваться. Но из миллионов людей на всём земном шаре я был самым распоследним, кто мог это сделать. С того страшного вечера, когда они подловили меня на голосовании, я больше «Салли» не видел.

— Расскажи-ка, Белла: где всё-таки она стояла? И почему ты решила, что это я её стащил?

— А кто же, кроме тебя?! Больше никто и не знал, что это за вещь. Так, куча железок! Говорила я Майлсу: не ставь её в гараж!

— Но если её кто-то украл, то я сомневаюсь, что этот «кто-то» смог бы заставить её работать. Ведь вся документация, все инструкции-то остались у вас.

— Да нет же! Майлс, дубина, сунул их в машину, когда мы решили перепрятать её, чтобы ты её не украл.

«Украл» я пропустил мимо ушей. Вместо возражений я собирался сказать, что Майлс не мог затолкать пять фунтов бумаг в «Салли»: она и без того была плотно нашпигована, словно рождественский гусь. Но тут я вспомнил, что приделал полку-времянку в нижней части колесного шасси — складывать инструменты во время работы. Впопыхах Майлс мог сунуть мои бумаги туда.

А, не имеет значения. Все эти преступления совершены тридцать лет назад. Я захотел узнать, как у них из рук выскользнула «Золушка Инк.».

— А когда сделка с «Манникс» не выгорела, что вы стали делать?

— Да ничего. Потом ушел Джейк, и Майлс сказал, что придется закрываться. Слабак он был… А Джейк Шмидт мне никогда не нравился. Все вынюхивал… Все спрашивал: почему это ты ушел? Как будто мы могли тебя не пустить! Я-то хотела, чтобы мы наняли хорошего мастера и работали дальше. Фирма стоила дороже. Но Майлс так настаивал…

— Ну, и что дальше?

— Так мы же продали лицензии фирме «Джири мэныофекчуринг». Разве ты не знаешь? Ты же у них работаешь!

Действительно, полное название нынешней «Золушки Инк.» звучало теперь так: «Бытовые устройства «Золушка» и производственные мастерские «Джири», Инк.», хотя товарный знак по-прежнему был просто «Золушка». Похоже, я выяснил всё, что эта дряхлая развалина могла мне сообщить.

Но мне было интересно другое.

— А после того, как вы продали лицензии «Джири», вы продали свои акции?

— А? Кто это тебе такую глупость сказал? — Новая смена выражения лица, и вот она уже всхлипывает, роется в сумочке в поисках платка, потом бросает это занятие, и слезы текут по её щекам. — Он обманул меня! Пьянь несчастная… Обманул меня!.. Бортанул меня начисто… — Она шмыгнула носом и добавила задумчиво: — Вы все меня надули. А ты, Дэнни, — сильнее всех. Я так к тебе относилась, а ты… — Она опять начала хлюпать.

Я решил, что эйфории не стоит таких денег. Или, может, она счастлива, когда плачет?

— А как он тебя обманул, Белла?

— Как, как… Уж ты — то должен знать. Он ведь всё оставил этой своей девчонке… а ведь обещал мне!.. я же его прямо нянчила, когда он болел… А она ему даже и не дочка вовсе. Вот.

Это была первая приятная новость, которую я услышал за весь вечер. Видно, Рики всё-таки хоть в чём-то повезло, даже если они и выманили у неё до этого мой сертификат. Я опять вернулся к главному:

— Белла, а как фамилия бабушки Рики? И где они жили?

— Кто?

— Бабушка Рики.

— Рики? А кто это — Рики?

— Дочка Майлса. Подумай, Белла. Это важно.

Тут она взвилась. Она замахала руками, визжа:

— Всё, я поняла: ты её любил, вот что. Эту пронырливую дрянь… её и её паршивого кота.

При упоминании о Пите я почувствовал прилив злобы. Но я попытался подавить её. Я просто сгреб Беллу за плечи и чуток тряхнул.

— Соберись, Белла. Я хочу знать только одно: где они жили? Куда Майлс посылал письма, когда писал им?

Она попыталась лягнуть меня.

— Я с тобой не разговариваю, вонючка противная! — Потом она как-то внезапно почти протрезвела и тихо сказала: — Не помню. Фамилия бабки была что-то вроде Ханнекер, как-то так… Я её и видела-то всего один раз — в суде, когда прочли завещание.

— Когда это было?

— А как Майлс умер, так вскоре.

— А когда он умер, Белла?

Она опять завелась.

— Больно много ты хочешь знать. Чего ты всё выспрашиваешь — прямо шериф какой-то! — Потом она взглянула на меня примирительно и сказала: — Давай забудем всё. Здесь только ты и я, дорогой… а у нас ещё вся жизнь впереди. Я же ещё не старуха, мне всего тридцать девять… Мой Шульц говорил, что я