связывал нас с «Васко да Гама», сцепляя таким образом две группы по три корабля. Другие «боковые» близнецы связывали другие углы. Близнецам, работавшим на связи корабль-корабль, не обязательно было быть молодыми, так как у них не было партнеров на Земле, стареющих, пока их близнецы в Космосе остаются молодыми из-за релятивистского эффекта. Каз Уорнер был лет сорока пяти, хороший, спокойный мужчина, которому, похоже, нравилось с нами, детишками.

Двенадцатым был мистер (зовите меня просто «дядя Альфред») Мак-Нейл. Это был негр, возраст его мог быть каким угодно, от шестидесяти пяти и выше (я лично так и не разобрал), он обладал той святостью, которая появляется иногда у старых людей, если только они не преисполняются злобы на все и вся и не замыкаются сами в себе. Взглянув на него, вы бы были готовы много поставить на то, что он исполняет обязанности дьякона в своей церкви. Я познакомился с ним потому, что первую свою ночь в Цюрихе страшно тосковал по дому, а он это заметил, позвал меня после ужина в свою комнату и кое-как утешил. Я принял его за одного из психологов Фонда, вроде профессора Брунна, но оказалось, что нет, – он тоже был половинкой телепатической пары и даже не «боковой», его напарник оставался на Земле.

Я не мог поверить в это, пока он не показал мне фотографию своего напарника – маленькой девочки с веселыми глазенками и волосами, собранными в хвостики. Только постепенно до моей тупой головы дошло, что это – уникальный случай, телепатическая пара, не состоящая из близнецов. Девочка была его двоюродной внучкой по имени Селестина Реджина Джонсон – только сам он, показывая мне ее фотографию и одновременно рассказывая ей, кто такой я, называл ее исключительно «лапочка».

Тут я даже прервался и рассказал про такое чудо Пэту, совсем позабыв, что он и сам с ними знаком.

Дядя Альфред жил со своей племянницей и ее мужем, был пенсионером и главным товарищем по играм своей крохотной двоюродной внучки. Он научил девочку говорить. Когда ее родители погибли в результате несчастного случая, дядя Альфред, чтобы иметь возможность содержать ребенка, вернулся на работу. «И тут я обнаружил, что могу следить за Лапочкой даже тогда, когда не вижу ее. Она всегда была послушной девочкой, и это значило, что я могу присматривать за ней и тогда, когда ухожу из дома. Я понял, что это – дар божий; я считаю, что Господь в бесконечном своем милосердии даровал мне то, что было необходимо для заботы о моей малышке».

Его беспокоило лишь одно – что он не проживет достаточно долго или, того хуже, не окажется в силах работать достаточно долго для того, чтобы вырастить свою Лапочку и обеспечить ей хороший старт в жизни. И вот тогда все эти проблемы разрешил проект ЛЕБЕНСРАУМ. Нет, он ничего не имел против того, чтобы разлучиться с ней, так как он с ней и не разлучался, а каждую минуту был рядом.

У меня создалось впечатление, что он в действительности может даже видеть ее, но спросить я не захотел. Во всяком случае для него каменные стены не являлись тюрьмой, а световые годы расстояния – разлукой. Он знал, что Бесконечное Милосердие, соединявшее их все это время, не позволит им разлучиться еще достаточно долго, чтобы он мог выполнить возложенную на него задачу. Что будет потом – в руках божьих.

Я в жизни своей не встречал человека столь глубоко, умиротворенно счастливого. С ним я забыл о своей тоске по дому, она вернулась только тогда, когда я ушел в свою комнату и лег. Тогда я окликнул Пэта и рассказал ему о своем знакомстве с дядей Альфредом. Он ответил, что дядя Альфред – отличный старый чудак… а теперь мне лучше бы заткнуться и уснуть, так как завтра у меня тяжелый день.

Нас быстренько перекинули в южную часть Тихого Океана, и, перед тем как подняться на борт, мы провели ночь на атолле Кантон. Поплавать в лагуне нам не дали, хотя Сэм сколотил уже было прогулочную компанию из себя, меня, Мэй-Лин и Глории; плавание было одним из опасных занятий. Вместо этого мы рано легли спать и были разбужены за два часа до рассвета – отвратительное время, особенно если перед этим пересекал слишком быстро и слишком много часовых поясов. Я задумался, что я здесь собственно делаю и зачем? «Льюис и Кларк» находился в нескольких сотнях миль к востоку от нас, в почти не посещаемой части океана. Я и не представлял себе, насколько много на Земле воды, пока не бросил на нее взгляд с воздуха – а ведь я видел только кусочек верхушки. Если люди сообразят, как использовать все эти мокрые гектары с той же эффективностью, с какой используется долина Миссисипи, им не нужны будут другие планеты.

С воздуха «Льюис и Кларк» смахивал на футбольный мяч, плавающий в воде; того, что он скорее напоминал формой репу, видно не было. Он болтался в воде двигателями вниз, видна была только верхняя его полусфера. Секунду мы смотрели на космический корабль, окруженный крошечными в сравнении с ним транспортными подводными лодками, затем наш вертолет завис над ним, нам было сказано: «Осторожнее на лесенке и не забывайте свои вещи в вертолете». Я подумал, что если мы забудем какие-нибудь вещи, то писать в бюро находок мало смысла. От этой мысли повеяло неприятным холодком. Пожалуй, я все еще скучал по дому, но больше всего я дрожал от возбуждения. Пару раз я заблудился и в конце концов добрел до своей каюты как раз в тот момент, когда изо всех громкоговорителей прозвучало: «Команде приготовиться к ускорению. Пассажирам пристегнуться. Двигательные установки докладывают о готовности в установленном порядке. Минус четырнадцать минут». Все это было произнесено так буднично, что легко можно было ожидать продолжения.

– «Местные пассажиры пересаживаются в Бирмингеме.»

Каюта была вполне просторной, в ней стоял сдвоенный платяной шкаф, письменный стол со встроенным видеомагнитофоном, небольшой умывальник и две откидные койки, обе они были опущены, что уменьшало размеры помещения. Вокруг не было никого видно, так что я выбрал одну из них, лег и застегнул на себе три ремня безопасности. Только я сделал это, как в каюту просунулась голова этого коротышки Дасти Родса.

– Эй! Ты занял мою койку!

Я хотел было послать его, но затем решил, что время перед стартом – не самое лучшее, чтобы поспорить:

– Ради Бога, – ответил я, отстегнулся, перелег на другую койку и пристегнулся снова.

На лице у Дасти появилась обида; наверное, он хотел поругаться. Вместо того чтобы залезть на освобожденную койку, он высунул голову в коридор и поглядел по сторонам. Я сказал:

– Ты бы лучше пристегнулся. Уже объявляли.

– Ерунда, – ответил Дасти, не оборачиваясь. – Времени еще уйма. Лучше я сбегаю посмотрю на пост управления.

Только я собрался предложить ему прогуляться за пределы корабля, пока еще есть такая возможность, как вошел один из офицеров, проверявший каюты.

– А ну-ка на койку, сынок, – произнес он резко, тоном, не допускающим возражений, каким отдают собаке приказ «К ноге».