дикарей из боязни убить своих (один из людей Гуда все-таки был убит). Обезумев от ужаса, Мазаи дружным усилием прорвались через изгородь, и, вытолкнув Куртиса, Умслопогаса и других троих перед собой, начали драться у входа. Тут мы принялись стрелять в них.

Наш бедный Аскари упал замертво, с копьем в спине, за ним упали двое людей, вооруженных копьями, и, умирая, дрались, как львы. Многие из нашего отряда подверглись той же участи. Я боялся, что битва проиграна, и велел своим людям бросить винтовки и взять копья. Они повиновались, потому что кровь их была разгорячена. Люди миссионера последовали их примеру. Это принесло хорошие результаты, но успех битвы все еще был сомнителен.

Наши люди дрались великолепно, отбивались, кричали, убивали дикарей и падали сами.

В общем хаосе выделялся резкий крик Гуда, ободряющие его возгласы. С регулярностью машины поднимались и опускались два топора, оставляя за собой смерть и разрушение. Но я заметил, что сэр Генри устал от чрезмерного напряжения, побледнел от нескольких ран, его дыхание сделалось прерывистым, и жилы на лбу налились. Даже Умслопогас, этот железный человек, утомился. Он перестал долбить врагов своим Инкози-каас и пустил в дело клинок. Я не вмешивался в бой, пуская пули в Мазаи, когда это было нужно. Я вынужден был поступать так, потому что истратил сорок девять патронов в это утро и не промахнулся ни разу.

Все-таки бой клонился не в нашу пользу. Нас осталось не более пятнадцати или шестнадцати, а дикарей было около пятидесяти человек. Если бы они сплотились вместе и дружно принялись за дело, победа была бы на их стороне. Но дикари не сделали этого, а многие из них бежали, побросав оружие. Ухудшило дело еще и то, что миссионер бросил свою винтовку, и какой-то дикарь погнался за ним с мечом. Миссионер выхватил из-за пояса свой огромный нож. Они вступили в отчаянную борьбу. В узком пространстве миссионер и дикарь катались по земле, около стены. Занятый своими делами, помышляя о своем собственном спасении, я не знал, чем окончилась эта борьба.

Бой продолжался. Дело клонилось в дурную для нас сторону. Только счастливый случай спас нас. Умслопогас, нарочно или случайно, вырвался из общей свалки и погнался за одним дикарем. Тогда другой дикарь изо всей силы ударил его большим копьем между плеч. Копье ударилось о стальную рубашку и отскочило. С минуту дикарь стоял, как очарованный, — это дикое племя не имело понятия о кольчугах, — потом побежал, крича диким голосом:

— Это дьяволы, дьяволы! Они заколдованы, заколдованы!

Я послал пулю ему вслед, и Умслопогас прикончил своего дикаря. Страшная паника охватила всех воинов.

— Заколдованы, заколдованы! — кричали они и бежали во все стороны, побросав свои щиты и копья.

Нечего и рассказывать о конце этого ужасного побоища. Это была ужасная резня, в которой никому не было пощады. Произошел еще инцидент довольно скверного свойства. Я надеялся, что все кончено, как вдруг из-под кучи убитых вылез уцелевший воин и, раскидав трупы, как антилопа прыгнул и ветром понесся в ту сторону, где стоял я. Но Умслопогас шел по его следам с присущей ему ловкостью. Когда они приблизились ко мне, я узнал в дикаре вестника, который приходил в миссию прошедшей ночью. Умслопогас также узнал его.

— А, — крикнул он насмешливо, — это с тобой я разговаривал прошлой ночью. Лигонини! Вестник! Похититель маленьких девочек! Ты хотел убить ребенка! Ты надеялся стать лицом к лицу с Умслопогасом из народа Аназулусов! Молитва твоя услышана! Я поклялся раскрошить тебя на куски, дерзкая собака! И я сделаю это!

Мазаи яростно заскрежетал зубами и бросился с копьем на зулуса. Умслопогас отступил, взмахнул топором над его головой и с такой силой всадил топор в плечи дикаря, что пробил кости, мясо и мускулы и отрубил голову и руки от туловища.

— О, — воскликнул зулус, смотря на труп своего врага, — я сдержал свое слово. Это был хороший удар!

Побоище окончилось. Отвернувшись от ужасного зрелища, я вспомнил, что не видал Альфонса с того времени, как силой заставил его умолкнуть, ударив в живот. Бой, казалось, тянулся бесконечно, но, в сущности, продолжался недолго, Где был Альфонс? Я боялся, что бедняга погиб, и начал искать его среди убитых, но потом решил, что он, наверное, жив и здоров, и пошел к той стороне крааля, где мы стояли сначала, окликая его по имени. В пятнадцати шагах от каменной стены находилось старинное дерево из породы бананов.

— Альфонс! — кричал я, — Альфонс!

— Да, сударь! — отвечал голос. — Я здесь!

Я оглянулся кругом. Никого.

— Где вы? — крикнул я.

— Я здесь, сударь, в дереве!

Я взглянул в дупло банана и увидев бледное лицо, длинные усы, жалкую фигуру повара, похожего на побитую моську. В первый раз я понял, что мое подозрение справедливо. Альфонс отъявленный трус! Я подошел к нему.

— Вылезайте оттуда!

— Все кончено, сударь? — спросил он боязливо. — Совсем кончено? Ах, какие ужасы я пережил! Какие молитвы я возносил к небу!

— Ну, вылезай, бездельник! — сказал я не совсем дружелюбно, — все кончено!

— Значит, сударь, молитвы мои услышаны? Я выхожу!

Мы пошли к другим, которые собрались группой у входа в крааль, похожий теперь на кладбище. Вдруг из кустов выскочил дикарь и яростно бросился на нас. С воплем ужаса Альфонс побежал от него, за ним погнался Мазаи и, наверное, убил бы француза, если бы я не успел всадить дикарю пулю в спину. Альфонс споткнулся и упал, дикарь упал на него, содрогаясь в предсмертной агонии. Затем начались такие пронзительные вопли, что я испуганно побежал к тому месту, откуда они слышались, отбросил труп дикаря и извлек Альфонса. Он был покрыт кровью и трясся, как гальванизированная лягушка. Бедняга, — думал я, — дикарь успел-таки прикончить его! Встав на колени около Альфонса, я начал искать его рану.

— О, моя спина! — вопил он. — Я убит, я умер!

Я долго возился с ним, но, не нашел ни одной царапины. Он просто перепугался и больше ничего.

— Вставайте! — крикнул я. — Вставайте! Не стыдно ли вам? Вы целехоньки!

Он встал.

— Но, сударь, я думал, что меня убили! — сказал он, — я не знал, что победил дикаря!

Толкнув труп Мазаи, он вскричал торжествующим голосом.

— А, дикая собака! Ты мертв. Какова победа!

Я оставил Альфонса любоваться своей победой и отошел, но он последовал за мной, как тень. Первое, что мне бросилось в глаза, когда мы присоединились к другим, это — миссионер, сидевший на камне; его нога была завязана платком, сквозь который сочилась кровь. Он действительно получил рану в ногу копьем и сидел, держа в руке свой любимый разрезной нож, который был согнут теперь.

— А, Кватермэн, — сказал он дрожащим взволнованным голосом, — мы победили! Но какое ужасное зрелище! Печальное зрелище!

Перейдя на свое родное шотландское наречие и глядя на свой согнутый нож, он продолжал:

— Мне досадно, что я согнул мой лучший нож в борьбе с дикарем. — Он истерически засмеялся.

Бедный миссионер! Рана и волнение окончательно разбили ему нервы. И неудивительно. Мирному человеку тяжело участвовать в таком убийственном деле. Судьба часто и жестоко смеется над людьми!

Странная сцена происходила у входа в крааль.

Резня кончилась, раненые умирали от страданий. Кусты были затоптаны и вместо них повсюду лежали трупы людей. Смерть, повсюду смерть! Трупы лежали в разных положениях, одни на других, кучами, в одиночку, некоторые походили на людей, мирно отдыхавших на траве.

Перед входом, где валялись копья и шиты, стояли уцелевшие люди, около них лежало четверо тяжелораненых. Из тридцати сильных, крепких людей едва осталось пятнадцать, и пять из них, включая миссионера, были ранены, двое — смертельно. Куртис и зулус остались невредимыми. Гуд потерял пятерых