Но и другая мысль приходила им в голову: а что, если приговор привести в исполнение немедленно, ведь мертвый человек не сможет апеллировать? Ведь здесь у меня не было никого, кто мог бы передать куда следует подробности моего дела и отомстить за меня?… Но обо всем этом они ничего не говорили. Только по отданной команде меня отконвоировали в мой маленький домик и заключили там под стражу.

А теперь… Теперь я хочу рассказать остаток истории об этих трагических событиях так, как они произошли, хотя некоторые из них тогда не были мне известны и я узнал о них позже…

Полагаю, что это будет простое и немногословное изложение событий…

После того, как я был уведен, суд вызвал Перейру и Марэ и отвел их в уединенное место, где, они думали, их обсуждения не смогут быть подслушаны… В этом, однако, они ошиблись, забыв о хитром готтентоте Хансе. Тот слышал мой приговор, и решил, что не исключена возможность, что и он может быть призван разделить этот приговор. (Мало ли что может прийти в головы этим непонятным белым людям!). Поэтому, естественно, он и пожелал знать содержание секретного совещания этих буров, чей язык, конечно, он понимал так же хорошо, как и свой собственный.

Так что, обойдя холм, он подполз к собравшимся бурам на брюхе, как ползает змея, извиваясь туда- сюда между пучками прошлогодней сухой травы, оставшейся здесь в изобилии, даже не шевеля верхушек травинок. В конце концов, он залег прямо в центре куста, который рос за камнем не менее чем в пяти шагах от места, где разговаривали буры, откуда он внимательнейшим образом прослушал каждое слово, слетавшее с их губ.

И вот какова была суть их разговора.

По причинам, которые я уже упоминал, было бы лучше, чтобы я был убит немедленно. Приговор, сказал комендант, вынесен правильно и не может быть отменен, так как даже если бы это было сделано, все равно их действия в глазах британских властей рассматривались бы как тяжкое преступление. Но, если они отправят меня в их главный лагерь, возможно, что их большой совет отменит приговор, а им придется расплачиваться за то, что они сделали. Также они знали, что я, мол, очень умный и еще вдруг сумею тем или иным путем передать англичанам, а, возможно, даже и зулусам, об их партии буров, так как они были убеждены, что мы с Дингааном стремимся к их истреблению, и что пока в моем теле оставалось дыхание, я не прекращу попыток отомстить.

Когда было обнаружено, что у всех одно мнение на этот счет, встал вопрос: «Что следует делать?» Некоторые предложили расстрелять меня немедленно, но комендант указал на то, что такой поступок, совершенный ночью, будет убийством, в особенности, если он нарушит их же вердикт. Тогда выдвинули другое предложение, вывести меня из дома перед самым рассветом и застрелить, якобы при попытке к бегству. Или сделать вид, что я пытался напасть на кого-нибудь. Тогда все подтвердят, что обстоятельства были таковы, при которых по закону стрелять совершенно допустимо в арестованного, формально уже осужденного на смерть.

На этом черном совете они все пришли к согласию отнять жизнь у бедного английского парня, которого так боялись… Но тогда возникла другая проблема, чья рука должна совершить это? Ни один из них, оказалось, не горел желанием лично исполнить эту кровавую обязанность. И они, один за другим, отказались это сделать. Внесли, было, предложение принудить стать исполнителем одного из туземных слуг, но это запрещалось и дело зашло в тупик.

Тогда, после переговоров шепотом, комендант произнес несколько страшных слов:

— Эрнан Перейра и Анри Марэ, — сказал он, — ведь по вашим показаниям этот молодой человек приговорен к смерти… Мы верим этим показаниям, но, если они хоть на йоту лживы, тогда будет совершено подлое убийство, а не справедливость, и на ваших руках навеки останется невинная кровь. Эрнан Перейра и Анри Марэ… суд назначил вас охранниками, которые выведут заключенного из его дома завтра утром, когда небо начнет светлеть… Это именно от вас он будет пытаться убежать, и именно вы предотвратите его бегство смертью. Затем вы должны присоединиться к нам, где мы будем ожидать вас и ваш рапорт о свершении казни!..

Когда Анри Марэ услышал это, он воскликнул:

— Клянусь Богом, я не могу сделать это. Разве правильно и естественно, что человека заставляют убить своего собственного зятя?

— Ведь вы смогли дать показания против вашего зятя, Анри Марэ, — ответил комендант с суровым выражением лица. — Почему же тогда вы не можете убить ружьем того, кого вы уже помогли убить вашим языком?

— Я не буду, я не могу! — сказал Марэ, подергивая свою бороду.

Но комендант продолжал:

— Вы получили приказ от суда, и если вы думаете не подчиниться ему, мы начнем верить в то, что вы давали ложную присягу… Тогда вы и ваш племянник предстанут перед большим советом, когда англичанина будут судить снова. Однако, для нас это не имеет никакого значения, если вы, или Эрнан Перейра, произведете этот, требуемый нами, выстрел в осужденного. Это напоминает то, что евреи говорили Иуде, который предал невинного Христа…

Затем комендант помолчал и обратился к Перейре:

— Вы также отказываетесь, Эрнан Перейра? Подумайте, прежде чем ответить, что, если и вы откажетесь, мы тут же сделаем соответствующие выводы. Помните также, что показания, которые вы дали и в правдивость которых мы поверили, могут быть взвешены и изучены слово за словом перед большим советом.

— Дать показания — одно дело, а застрелить предателя и убийцу — другое, — сказал Перейра, а затем он добавил, — однако, почему это я, который знает всю вину этого негодяя, должен отказываться от исполнения законного приговора? Не бойтесь, комендант, проклятый Аллан Квотермейн не добьется успеха в своей попытке бежать завтра утром…

— Да будет так, — сказал комендант. — Теперь все, кто слышал эти слова, запомните их.

Тогда Ханс, видя, что совет близок к окончанию, и опасаясь, чтобы его не поймали и не убили, ускользнул назад тем же путем. У него была мысль предупредить меня, но он не смог это осуществить из-за охраны. Так что он пошел к Принслоо и, застав фру с Мари, рассказал им все, что услышал.

Как только он закончил, Мари стала на колени и помолилась, или просто думала долгое время, затем поднялась и сказала:

— Тетушка, ясно одно: Аллана убьют на рассвете. Если бы удалось его спрятать, он смог бы бежать и спастись.

— Но как и куда можем мы его спрятать, — спросила фру, — учитывая, что его тщательно охраняют?

— Тетушка, сзади вашего дома имеется старый крааль для скота, сделанный кафрами, и в нем, как я заметила, есть ямы, в которые кафры складывали зерно. Ну, я полагаю, что нам следует посадить моего супруга в одну из таких ям и закрыть ее сверху. Там буры не смогут найти его, как бы ни старались.

— Это хорошая мысль, — сказала фру, — но как, во имя Бога, вытащим мы Аллана из охраняемого дома?

— Тетушка, ведь я имею право пойти в дом моего супруга и я пойду туда. Впоследствии я также буду иметь право уйти до того, как его выведут. Так вот, он мог бы покинуть дом вместо меня, изображая меня, а вы с Хансом помогли бы ему. Когда утром буры войдут в дом, они найдут там только меня…

— Все это очень прелестно, — ответила фру, — но не думаешь ли ты, племянница, что эти проклятые хищники уйдут отсюда, пока не закопают кости Аллана? Ведь они понимают, что на них слишком много висит ответственности за этот незаконный суд! Ведь они сообразят, что Аллан не мог убежать далеко и будут буквально ползать всюду, пока не обнаружат его в яме, или пока он сам не выйдет оттуда. Этой крови они жаждут, благодаря твоему кузену Эрнану, вонючему коту, ради собственной безопасности. Они никогда не уйдут отсюда, пока не увидят Аллана мертвым…