мной с тех пор, как мы признались друг другу. Ее отец увез ее на север. Но она послала ко мне весть, сообщая, что их люди умирают от голода и лихорадки, и что от голода умирает и она… Тогда я поехал на корабле, чтобы спасти ее, и я спас не только ее, но и всех, кто оставался еще живым.

— О! — сказал Дингаан, — вот эту причину я понимаю… Это хорошая причина. Правда, мужчина может иметь и многих жен, однако, совсем не глупость, что он вдруг делает все для спасения какой-то одной, особенной девушки, которая еще не является его женой. Я сам когда-то делал так, особенно для одной, которую звали Нада — Лилия и которую один гад — Умслопогас — украл у меня, а он был моей собственной крови и я его очень боялся.

Некоторое время Дингаан мрачно размышлял о чем-то, затем продолжал:

— Твоя причина хорошая, Макумазан, и я принимаю ее. Быть может, я и убью всех этих буров, а может быть, и не убью… Более того, я одобряю твою причину. Но, даже если я настрою свой разум на то, чтобы убить буров, твоя девушка будет мною помилована. Обрати на нее внимание Камбулы, только не Тоо-мааса, ибо он лжец, и она будет помилована!

— Я благодарю тебя, о король, — сказал я, — но какая мне польза от этого, если я должен быть убит?

— Я не говорил, что ты должен быть убит, Макумазан, хотя, вполне возможно, я и убью тебя, а, может быть, и нет… Это зависит от того, если я удостоверюсь точно, лжец ты, или не лжец. Бур, которого Тамбуса отпустил против моего желания, утверждал, что ты могучий волшебник, как равно и опасный человек, способный убивать птиц на лету, пулей прямо в крыло, что, конечно, невозможно… Можешь ты это делать?

— Иногда могу, — ответил я.

— Очень хорошо, Макумазан. Тогда мы увидим колдун ты, или лжец. Я буду держать с тобой пари. Там вон, около вашего лагеря, есть холм, называемый Хлома Амабуту, каменный холм, где убивают злодеев. Сегодня после полудня там умрут несколько преступников, а когда они умрут, прилетят стервятники — грифы, чтобы сожрать их мясо. Ну, так вот в чем заключается мое пари с тобой: когда эти грифы прилетят, ты будешь стрелять в них и, если ты убьешь трех из первых пяти птиц на лету, — не на земле, Макумазан, — тогда я помилую этих буров. Но, если ты промахнешься, тогда я буду знать, что ты лжец, а не колдун, и я убью их, по одному на холме Хлома Амабуту. Я не отпущу ни одного из них, за исключением той девушки, которую, может статься, я возьму себе в жены… А что касается тебя, то я теперь еще и не скажу, что с тобой сделаю…

Первым моим побуждением было отказаться от этого чудовищного пари, которое означало, что жизнь большого количества людей была поставлена в зависимость от моего искусства стрельбы. Но Томас Холстед, поняв, что слова Дингаана страшно подействовали на меня, быстро сказал по-английски:

— Соглашайтесь, если вы не дурак… Если только вы не согласитесь, он перережет горло каждому из них и загонит вашу девушку в эмпосени (гарем), в то время как вы сами станете таким же пленником, как и я…

Таковы были его слова, на которые и не мог ни обижаться, ни пренебрегать ими и, хотя в моем сердце царило отчаяние, я сказал внешне спокойно:

— Да будет так, о король. Я принимаю пари. Если я убью трех грифов из пяти, когда они будут парить над холмом, тогда я, согласно твоему обещанию, получу разрешение на то, чтобы все ехавшие со мной люди в целости и сохранности уехали?

— Да, да, Макумазан… Но, если тебе не удастся убить их, то помни, что следующих грифов ты будешь уже стрелять из числа тех, которые прилетят пожирать ИХ мясо, ибо тогда я узнаю, что ты никакой не волшебник, а просто обыкновенный лжец. А теперь, Тоо-маас, убирайся! Я не желаю, чтобы ты шпионил за мной, а ты, Макумазан, иди сюда. Хотя ты и довольно плохо говоришь на моем языке, я хотел бы поговорить с тобой об этих бурах…

Так что Холстед ушел, пожимая плечами и бормоча, когда проходил мимо меня:

— Я надеюсь, что вы действительно умеете стрелять…

После его ухода я на протяжении полного часа сидел один с Дингааном, который устроил мне перекрестный допрос о голландцах, их движениях и целях переселения к границам его страны. Я ответил на его вопросы насколько мог хорошо, пытаясь представить буров в наилучшем свете.

Наконец, когда он утомился разговором, он захлопал в ладоши, в ответ на что появилось изрядное количество миловидных девушек, причем две из них принесли горшки с пивом, из которых он предложил пить и мне. Я ответил, что не хотел бы этого делать, поскольку от пива будет дрожать рука, а от твердости моей руки сегодня зависят жизни многих людей. Надо отдать ему должное, он полностью разделил мою точку зрения. И тут же приказал мне немедленно возвращаться в лагерь, чтобы я имел возможность отдохнуть, и даже послал со мной одного из своих телохранителей, чтобы он держал щит над моей головой, предохраняя от солнца.

— Хамба-гахле (иди мягко) — сказал мне коварный тиран, когда я уходил. — Сегодня после полудня я непременно встречу тебя возле Хлома Амабуту и там будет решена судьба этих аммабоона, твоих товарищей.

Когда я добрался до лагеря, то нашел там всех буров, столпившихся вместе в ожидании меня, и с ними преподобного мистера Оуэна и его людей, включая валлийскую служанку, женщину средних лет, которую, помнится, звали Джен.

— Ладно, — сказала фру Принслоо, — и что у тебя за новости, молодой человек?

— Мои новости, тетушка, — ответил я, — таковы, что сегодня, за час до захода солнца, я должен буду подстрелить грифов на лету за сохранение всех ваших жизней. Этому вы обязаны вероломной собаке, Эрнану Перейре, который наговорил Дингаану, что я волшебник. Теперь Дингаан хочет получить подтверждение этому. Он заключил со мной пари, поставив передо мной задачу, которую считает неосуществимой без колдовства. Если я промахнусь, вы все, быть может, за исключением Мари, будете убиты… Если же я добьюсь успеха, мы уйдем с миром, так как Камбула сказал мне, что король считает долгом чести всегда платить при проигрыше. Теперь вы знаете всю правду и я надеюсь вам она понравилась, — и я горько засмеялся.

Когда я закончил, буры подняли форменную бурю. Если бы проклятия могли убивать, Перейра наверняка умер бы от них, где бы он только не был. Лишь двое молчали… Мари, страшно побледневшая, бедная девушка, и ее отец… Внезапно один из буров, кажется, Мейер, злобно обратился к нему и спросил, что он теперь думает об этом дьяволе, его племяннике.

— Возможно, здесь произошла какая-то непонятная ошибка, — тихо ответил Марэ, — ибо Эрнан не может желать смерти всем нам…

— Нет! — закричал Мейер. — Но он желает ее Аллану Квотермейну и получается, что наши жизни снова зависят от него…

— Во всяком случае, — ответил Марэ, странно глядя на меня, — кажется, что он-то не будет убит, независимо от того, подстрелит ли он грифов, или же промахнется…

— Остается только доказать это, минхеер, — горячо ответил я, так как очередная инсинуация причинила мне острую боль. — Но поймите, если вас убьют, а Мари попадет в гарем, как грозится этот черный скот, я не имею никакого желания жить…

— Мой бог! — воскликнул Марэ. — Я уверен, что ты просто не понял его, Аллан.

— И вы смеете думать, что я смог бы лгать по такому вопросу… — начал я, но прежде чем я успел продолжить свою мысль, фру Принслоо ворвалась между нами, крича:

— Молчите, вы, Марэ, и ты, Аллан! Сейчас не время ссориться! Молите Бога об отмщении вашему проклятому племяннику, Анри Марэ, а не оскорбляйте того, от которого зависят наши жизни! Иди, Аллан, поешь! Я поджарила печенку телки, что прислал нам король, она уже готова и очень вкусная. А потом ты должен лечь и поспать.

Когда мистер Оуэн с помощью мальчика-переводчика понял весь ужас сложившейся ситуации, он вмешался, говоря:

— Сейчас надо молиться, чтобы смягчить сердце дикого Дингаана. Пойдемте…

— Да! — согласилась фру Принслоо. — Вот вы и молитесь, проповедник, и остальные, которым нечего делать, молитесь за то, чтобы пули Аллана не пролетели мимо цели! А что касается меня и Аллана, то нам предстоит увидеть другие вещи, так что молитесь посильней, чтобы прикрыть и нас. Теперь пошли,