– Вы оскорбляете меня! – резко воскликнул дон Хосе.
– Нисколько! Я только нахожу странным, что два дня тому назад вы отказались сидеть за одним столом с собакой-индейцем, а теперь желаете принять меня в свой дом!
– Разве я не сказал, что раскаиваюсь в том, что произошло? – возразил он. – А что может человек сделать больше? Слушайте, вы, все здесь присутствующие, если какое-либо зло будет причинено этому человеку в доме моего отца, то я отвечаю своей жизнью!
– Этого вполне достаточно, – заключил сеньор. – Теперь скажите, как далеко отсюда эта асиенда.
– Если мы двинемся сейчас, то будем дома к закату, хотя верхом отсюда не более трех часов езды.
– Будем же собираться! – решил сеньор.
Мы дружески простились с алькальдом деревни, который отвел Моласа в сторону и сказал ему:
–Это место имеет дурную славу, там живут воры и разбойники. Еще на прошлой неделе по реке туда прошел транспорт товаров, которые не были оплачены. Говорят, сам сатана усыновил дона Педро…
– Нам необходимо быть в этом доме, – сказал я ему, подходя, – но если мы не вернемся через несколько дней, то вы, быть может, предупредите власти в Компече о нашем исчезновении?
– Власти его самого очень боятся, – сказал алькальд, – он так задаривает их всех, что они делают вид, что ничего не замечают. Но раз с вами есть
Путь в жару оказался очень утомительным, хотя у нас, кроме платья, не было никакой ноши. В полдень мы подкрепились небольшим количеством пищи, захваченным от алькальда. К вечеру мы действительно добрались до асиенды, в которой мне пришлось впоследствии прожить столько лет. У самого входа на нас накинулась стая собак, которых не без труда отогнал дон Хосе. Потом он один вошел в дом, попросив нас подождать. Наконец он вернулся и пригласил войти вслед за ним. В большой, по-видимому приемной, комнате и общей столовой асиенды сидели за длинным столом несколько человек, с довольно мрачными лицами, слегка освещаемыми уже зажженными из-за сумерек лампами. В этой же комнате, но в самом дальнем углу, мы заметили лежащего в подвешенном гамаке человека и около него молодую девушку- индианку, как показалось мне, очень красивую. Она качала гамак взад и вперед.
– Подойдите познакомиться с моим отцом, – обратился к нам дон Хосе. – Отец, вот храбрый англичанин, который спас мне жизнь, и с ним индеец, который не хотел спасать мою жизнь. Я уже говорил тебе, что предложил им воспользоваться нашим гостеприимством.
При этих словах дон Педро проснулся или сделал вид, что проснулся, а индианка перестала качать гамак. Это был человек лет шестидесяти, крепко сложенный, но очень маленького роста, так что, сидя, он не доставал ногами до пола. Белые волосы, тщательно расчесанные, придавали ему благородный вид. Глаза были скрыты под темными очками. Он поклонился в ответ на наше приветствие.
– Так это вы приказали, чтобы лодка вернулась к тонущему пароходу? Действительно, это мужественный подвиг, на который, сознаюсь, я бы сам не решился. Я больше забочусь о собственной жизни, нежели о чужой. Впрочем, мне приходилось быть очевидцем того, что англичане думают иначе. Я очень рад вашему посещению, сеньор! А теперь скажите мне, что привело вас в наши края?
– Меня интересуют древние развалины близ Паленке, и я направлялся туда с моим другом, доном Игнасио, когда случилась страшная катастрофа, чуть не стоившая нам всем жизни. В нашем беспомощном положении мы приняли приглашение вашего сына, в надежде, что вы продадите нам несколько ружей и мулов.
– Развалины, развалины! – повторил хозяин. – Как они привлекают к себе вас, англичан… Я же их не переношу, может быть потому, что мне сказали, что я найду смерть под развалинами. Как бы то ни было, вам посчастливилось спасти ваши жизнь и деньги. Мы скоро будем ужинать, а ты, Хосе, отведи наших гостей в их комнату, они, вероятно, пожелают привести себя в порядок после дороги.
Он сделал знак служившей ему девушке, и она пошла вперед. Вы, сеньор Джонс, для которого я пишу свои воспоминания, часто спали в той бывшей настоятельской келье, куда нас тогда привели, и мне нет надобности подробно описывать это помещение. Переменилась только мебель, а сама комната осталась в прежнем виде. Несколько скамеек, простой умывальник и две американские постели, недалеко одна от другой, по обе стороны аббатского портрета, – вот и все.
– Боюсь, что вам это покажется слишком скромным после роскоши в Мехико, но у нас нет лучшего помещения, – заявил Хосе.
– Благодарю вас, мы прекрасно устроимся, – отвечал сеньор. – Вероятно, вашим гостям снятся страшные сны, – добавил он, указывая на картину и на мучимых на костре индейцев, из тел которых черти вынимали сердце.
– Я хотел закрасить эту картину, но отец не позволил. Заметьте, что поджариваются одни только индейцы, ни одного белого нет среди них, а отец ненавидит их от всей души. Приходите ужинать, как управитесь; вы не ошибетесь дорогой, так как запах еды приведет вас в столовую! – сказал он со смехом и вышел.
– Постой, – обратился я к девушке, которая тоже собиралась уходить, – не принесешь ли ты немного пищи нашему слуге, – и указал на Моласа, – так как твои господа не хотят, чтобы он ел с ними за общим столом?
– Si, хорошо! – ответила девушка, стараясь поймать мой взгляд.
Дона Хосе в комнате не было, и я поспешил запереть дверь, так как вспомнил, что в нашем обществе могут быть и женщины. Я сказал несколько установленных слов служанке, которую звали Луизой, и она мне ответила, как следовало по нашему уставу. В моем лице она не замедлила признать Хранителя Сердца и вся прониклась почтением и послушанием. За стеной послышался голос дона Хосе, звавшего Луизу.
– Сейчас иду, – ответила она громко и затем, обратясь ко мне, шепотом продолжала: – Господин, вы подвергаетесь большой опасности. Не знаю, какой именно, но я постараюсь узнать. Вино не опасно, но кофе не пейте и не спите, когда ляжете в постель. Осмотрите пол и вы поймете… Иду, сеньор! – опять громко ответила она на зов молодого хозяина.
– Что это значит, дон Игнасио? – спросил меня сеньор Джеймс, когда мы остались одни.
Я молча отодвинул одну из кроватей и на полу увидел темные пятна – пятна крови.
