Голос принца, однако, звучал совершенно обычно, разве что слишком сипло. Он словно бы и не обратил никакого внимания на то, кто явился на его зов, и обратился к мальчишке, как к одному из доверенных слуг.

– Ты… Слышишь… Мне срочно нужен киммериец, командир Вольного Отряда! Знаешь, где его искать?

Полумертвый от ужаса мальчишка кивнул, даже не вникая в смысл вопроса. Он понятия не имел, кто такой этот киммериец, но ответить отрицательно было бы свыше его сил.

– Хорошо, – отозвался Нумедидес.

Голос его звучал уже совершенно спокойно, и мальчишка, преодолевая страх, осмелился поднять глаза на господина.

Вопреки ожиданиям, он не увидел ни зеленой чешуи, ни клыков длиной в ладонь. Перед ним был самый обычный человек, грузный, потный, с сальными прядями волос, торчащих из-под медного обруча. Вот только взгляд был странный, плывущий… Какой-то невидящий, точно обращенный внутрь.

Да, руки… Руки, которые, казалось жили отдельной жизнью, машинально играя какой-то маленькой синей вещицей.

– Пойди к киммерийцу, – отсутствующим голосом продолжал Нумедидес. – Передай, чтобы пришел ко мне немедленно. А впрочем, нет, – спохватился он тут же. – Не надо ему сюда. Нет. Сюда не надо…

Он как-то странно хихикнул, так что у мальчика мурашки побежали по коже.

– Просто скажи ему, чтобы отправил своих парней в апартаменты немедийского посланника. Пусть хватают всех, кого найдут! Немедиец – предатель! Он покусился на мою жизнь, жизнь владыки Аквилонии! Скажи Конану, он убил двоих его парней – там…

Нумедидес махнул рукой в сторону своего кабинета, и маленький слуга невольно возблагодарил Митру, что ему не довелось войти в ту комнату. Ему никогда прежде не доводилось видеть мертвых.

– Так что всех в кандалы! Всех! Предатели!.. – последнее слово он выкрикнул с остервенением, и в голосе послышались отголоски того воя, что так напугал прислугу.

Мальчик едва не бросился наутек, но застыл, услышав окрик.

– Постой!

Голос его вновь звучал совершенно обыденно, и от столь резкого перехода делалось не по себе, точно не один, а два разных человека говорили его устами. Мальчуган, помимо воли, стал представлять, как прячутся в этом огромном грузном теле два маленьких сморщенных карлика… и, замечтавшись, едва успел поймать брошенный ему перстень.

– Передашь кольцо киммерийцу, – велел ему принц. – Там мой герб – пусть знает, что приказ от меня. Скажи, чтобы исполнил немедленно! Слышишь, немедленно! А не то этот лис от нас ускользнет!

Дрожа, как осиновый лист, мальчик выбежал из господских покоев.

Челядь тут же окружила его. Он едва успел передать поручение хозяина одному из старших слуг и вручить ему перстень, как вновь адский рев донесся из-за дверей.

Никто не сказал ни слова. Но на побледневших, вытянувшихся от страха лицах слуг читался неприкрытый ужас.

– Спаси и помилуй нас Митра, – едва слышно прошептал кто-то, и нестройный шепот донесся со всех сторон в ответ:

– Спаси и помилуй, Солнцеликий!

…Он уйдет! Уйдет! Избегнет праведной мести!

Нумедидес заскрежетал зубами. Ненависть его к барону была так велика, что он забыл обо всем. Этот пес посмеялся над ним, угрожал ему, убил двоих его слуг… Смерть за это – слишком малое наказание! Но он отомстит. Заставит наглеца рыдать кровавыми слезами, вымаливая пощаду!

Принц зашелся в истошном клике.

Ненависть распирала его, точно горячий пар закрытый котел, и он должен был дать ей выход. Иначе, ему казалось, голова его взорвется, лопнет, точно перезрелый плод, и кипящая кровь, вырвавшись наконец на свободу, нескончаемыми потоками зальет все вокруг.

Он ощущал это давление во всем теле.

Невыносимо!..

Точно он рос изнутри, но тело оставалось прежним, и он отчаялся втиснуть свое огромное новое я в крохотную старую оболочку. Все внутри его клокотало, древняя мощь требовала выхода.

Ах, если бы руки его стали в три лиги длиной и превратились бы в руки гиганта, способные одним движением сносить горы, повергать в прах города, останавливать реки! И ноги сделались бы им под стать, и он пошел бы вперед, попирая землю, давя тщедушных людишек, чтобы мозги и кровь брызгали во все стороны…

Но он, великан, властелин, заперт в этом жалком теле!

И тогда мощь Цернунноса принялась искать иной выход.

Если он не может вырасти сам – другие станут его руками. Других оживит он, наделит толикой божественной силы, заставит исполнять свою волю.

Другие… Его верные слуги, рабы. Он видел их, чувствовал их близость. Ему стоило лишь позвать – и они откликнутся на зов, и двинутся ему навстречу, и преклонят колена пред властелином.

И они остановят предателя. Они, слуги его, руки его, не дадут убийце уйти! Они были уже совсем рядом.

Нумедидес простер длани, чувствуя, как клокочет, требуя выхода, невиданная сила, пальцы его источают огонь, и пламя струится, течет вперед, неудержимое, подобно стремнине, яростное, точно лава вулкана, и находит цель. И слуги его, бывшие прежде недвижимыми, оживают, и сходят с места, готовые исполнить волю призвавшего их.

…Где-то вдалеке раздался ужасающий грохот, точно обрушились стены дворца, и земля задрожала от удара. Где-то вдалеке послышался трубный рев идущих на бой оленей. Где-то вдалеке…

И в Охотничьем Зале Тарантии ожили оленьи лики.

Огромные звериные головы, прибитые к деревянным стенам, обретали тела.

Крошилась штукатурка, осыпалась мозаика, трещали шпалеры и лопались витражные стекла.

А в гулких коридорах дворца эхо разносило трубный клич беснующегося Бога, чья мощь была заперта в жалком теле человеческого червя. Грядет Цернуннос!

…И охотник, вернувшись к очагу своему, стал обуян болезнью черной, разум мутящей, что случилось оттого, что посягнул он на Бога-Оленя, коему имя было Цернуннос. И стал очаг его, дом его, кров его гибнуть от мора, недорода и распри; и сгинул очаг его, дом его кров его в пуще леса Валонского, где хозяин Цернуннос, Бог-Олень… Точно раздвинулся занавес и прямо из стены вышли один за другим они…

Огромные сильные звери с лоснящейся шерстью и мускулистыми телами, гордо несущие на красивых головах острые кусты рогов.

Их острые копыта зловеще зацокали по пустынным коридорам – прямым, извилистым, кольцеобразным, и призраки в безлюдных гостиных падали ниц перед лесной ратью. От холода их тел в огромных каминах тух огонь, застывала смола на поленьях и пахло смертью.

Они шли, проникая сквозь стены замерших залов, похожих на треснутые стигийские кубы; сквозь темные страшные стены библиотек, хранящих зловещие колдовские фолианты. Они шли, раздирая в клочки шуршащие шелковистые шторы; кроша мерцающий металл оружейных; превращая в пыль хрупкие кхитайские шпалерами с узорами, навеянными тленом мертвого тела в фарфоровом павильоне.

И негде было скрыться от них. Они шли…

Белоснежный изюбр с единственным рыжим пятном на крупе, куда ударила первая стрела охотников. Олениха-важенка с выгнутой лебяжьей шеей. Гигантский лось, чья голова клонилась под тяжестью несброшенных рогов, а слепые стеклянные глаза налились кровью.

И черноголовый олень, бывший гордостью королевского зверинца.

Камень крошился у них под копытами, рога цепляли колонны и обрывали гобелены со стен.

…и земля задрожала у них под ногами, словно девственница, насилуемая разбойником…

Наконец-то поменялись роли!

Из загнанной дичи, испуганной, не ведающей ничего, кроме вечного страха и бегства, они превратились в охотников, безжалостных и неумолимых. Сила Бога-Оленя пела в их жилах, бурлила, как река в половодье,