было нанести ему удар, но промахнулся и не успел отбежать в сторону, как старик со всего размаха хватил его прикладом по голове, отчего тот замертво растянулся на полу. Этой минутой воспользовались остальные буры и вплотную обступили старика, который продолжал отчаянно бороться и даже повалил одного из них, стиснув его в своих могучих объятиях. В это время Хендрик подобрался сзади и прикладом ружья нанес Крофту удар по темени. Старик зашатался и упал как подкошенный. К счастью, удар оказался не особенно силен, иначе он проломил бы ему голову. Вся ватага с ожесточением набросилась на упавшего, за исключением Мюллера, молча наблюдавшего за происходившим, и старику пришлось бы плохо, не подоспей на выручку Бесси, обхватившая дядю, как будто намеревалась защитить его от ударов.

Фрэнк Мюллер, видя, что свалка принимает серьезный оборот, с криками и ругательствами бросился в середину толпы, которую тотчас и разогнал, так как был очень силен, после чего помог старику подняться на ноги.

— Довольно, — прикрикнул он на разъярившихся буров, — выведите его отсюда!

Повинуясь его приказанию, толпа с насмешками и проклятиями принялась выталкивать на веранду несчастного Крофта, обливающегося кровью, а затем потащила его во двор, где обессиленный старик наткнулся на труп убитого незадолго перед тем кафра. Потом злодеи поволокли его к мачте, на которой все еще продолжал развеваться национальный флаг. Здесь старик в изнеможении опустился на траву, прислонившись спиной к мачте, и слабым голосом попросил пить. Бесси, горько плакавшая от негодования и обиды, протиснулась сквозь толпу, побежала в комнаты и мигом принесла стакан с водой. Один из буров попытался было вышибить его у нее из рук, но она ловко увернулась и подала стакан дяде.

— Благодарю вас, моя милая, — сказал он, напившись, — не бойтесь за меня, я не ранен. Ах, если бы Джон был здесь и мы хотя бы за полчаса знали об этом нашествии, мы устроили бы им совершенно иную встречу!

Между тем один из буров, вскочив на плечи другому, отвязал веревку, при помощи которой было прикреплено знамя, и спустил его до земли. Перевернув стяг вверх ногами, буры подняли его до середины мачты и огласили воздух криками в честь республики.

— Может быть, дядюшка Крофт еще не знает, что у нас теперь республика? — насмешливо обратился к нему один из них.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул старик. — Трансвааль — британская колония!

За этими словами последовал взрыв хохота.

— Английское правительство признало себя побежденным, — пояснил бур. — Страна передана в наше управление, и англичане обязаны очистить ее в течение шести месяцев.

— Это ложь! — крикнул старик, вскочив на ноги. — Возмутительная ложь! Всякий, кто смеет утверждать, что английское правительство отступило перед несколькими тысячами подобных вам трусов и подлецов и покинуло на произвол судьбы верноподданных королевы и верных им туземцев, — лжец!

Тут последовал новый взрыв хохота, и когда он смолк, вперед выступил Фрэнк Мюллер.

— Эго не ложь, дядюшка Крофт, — возразил он, — и уж во всяком случае трусы не мы — буры, которые только и делаем, что вас бьем, а ваши солдаты, всякий раз разбегающиеся перед нами, и ваше правительство, следующее примеру своих солдат. Смотрите, — при этих словах он вынул из кармана бумагу, — вам, надеюсь, знакома эта подпись? Это рука одного из членов нашего великого триумвирата. Слушайте же, что он говорит. — И он прочел следующие слова.

Буры вновь огласили воздух кликами. Бесси рыдала, стоя поодаль, и в отчаянии ломала руки. Что касается старика, то он оперся о мачту и склонил на грудь свою седую голову. Затем он внезапно выпрямился и, в гневе потрясая сжатыми кулаками, разразился таким потоком проклятий и ругательств, что даже глумившиеся незадолго перед тем буры отступили назад, пораженные величием его горя.

Грустно было видеть, как этот добрый и богобоязненный старик с искаженным от злобы лицом, с запекшейся кровью в седых волосах, в беспорядке рассыпавшихся по плечам, и в изодранном платье, метался в разные стороны и проклинал своего Создателя, а также день, в который родился. Тяжело было слышать, как он богохульствовал и проклинал свою милую родину, свою национальность и правительство, покинувшее его. Наконец его силы истощились, он потерял сознание и, как сноп, повалился к подножию мачты, на которой печально болталось опозоренное знамя.

Между тем позади дома разыгралась другая сцена. После того как кривой знахарь Хендрик прикладом ружья свалил Крофта на пол, а затем принял участие в истязании несчастного старика, он вдруг пришел к заключению, что не мешает воспользоваться суматохой для того, чтобы извлечь из нее какую-либо пользу и для себя и к несчастьям старика прибавить еще немного горя — уже ради собственной выгоды. А потому, как только Фрэнк Мюллер принялся за чтение манифеста, он шмыгнул в опустевшие комнаты с намерением посмотреть, нельзя ли чем поживиться. Проходя мимо гостиной, он присвоил себе лежавшие на камине золотые часики с цепочкой, подаренные Бесси ее дядей на Рождество. После этого он прошел на кухню, где нашел множество только что вычищенных Бесси серебряных вилок и ложек, которые она незадолго до того разложила на полке, чтобы убрать в шкаф. Серебро это в количестве нескольких дюжин также бесследно исчезло в необъятных карманах изодранной военной куртки кафра. В продолжение этого занятия его сильно беспокоило рычание Стомпа, того самого пса, с которым он несколько недель тому назад впервые познакомился и который случайно оказался привязанным к своей конуре — старой винной бочке, лежавшей во дворе прямо напротив двери, ведшей из кухни во двор. Хендрик выглянул в окно и злобно усмехнулся; затем, убедившись, что собака крепко привязана к бочке, он решил свести с ней счеты. Ружье он бросил на траве возле мачты, но при нем еще оставался ассегай[46], с которым он и вышел через кухонную дверь, остановившись в нескольких шагах от конуры. Собака сразу узнала своего недавнего врага и пришла в неистовое бешенство. Она делала невероятные усилия, чтобы разорвать цепь и броситься на него. Хендрик поддразнивал ее издали и швырял в нее камни, но, опасаясь, как бы вой собаки не привлек чьею-либо внимания, заколол ее, после чего, полагая, что находится в полном одиночестве, уселся на корточки, понюхал табаку и стал наслаждаться зрелищем предсмертных страданий несчастного животного.

Между тем в действительности он вовсе не был один, ибо поблизости, скрытый в густой траве между стеной и росшими вдоль нее с внешней стороны кустарником, неслышными шагами пробирался готтентот Яньи. Время от времени он поднимал голову вровень со стеной, и наблюдал за действиями одноглазого знахаря. Яньи видимо колебался, не зная как поступить, а в это время Хендрик уже успел убить собаку.

Яньи любил животных. Эта черта, присущая всем готтентотам, весьма значительна, также как и ненависть к ним кафров. К Стомпу же он питал особенную нежность, ибо постоянно выходил гулять с ним — что, впрочем случалось довольно редко, а именно в те дни, когда он считал более безопасным и удобным для себя ходить, как и все люди, а не красться от одного куста к другому подобно пантере или ползти в траве наподобие змеи. Вид убитого животного возбудил в его сердце непреодолимую жалость и жажду мщения, и он стал обдумывать, что же ему лучше всего предпринять.

В это время Хендрик поднялся на ноги, оттолкнул ногой собаку, вынул из ее трупа ассегай и вдруг, как бы осененный внезапной мыслью, отвязал ее от цепи, взял на руки и понес в кухню, где и бросил под столом. Затем он вернулся обратно во двор, подошел к стене, сложенной из грубо отесанных камней,