нарушаемая лишь скрипом пера о бумагу. В продолжение этого времени Ханс едва не заснул, так как в комнате было нестерпимо жарко и он очень утомился в дороге.
— Ну вот! — точно обрадованный школьник, воскликнул наконец генерал, с любовью разглядывая свое произведение. — Черт бы побрал того, кто выдумал писанину! Наши отцы отлично обходились без нее. Вот бы и нам последовать их примеру! Хотя, впрочем, она полезна для заключения договоров с кафрами. Мне кажется, однако, милейший, что вы неверно продиктовали слово «превосходительство». Ну да сойдет и так. Когда пишут подобное письмо представителю королевы, то нет надобности особенно заботиться о грамматике. И так прочтут! — Он откинулся на спинку кресла и засмеялся.
— Ну, минеер Кетце, в чем дело? Ах, да, это насчет военнопленных. И на чем же вы порешили?
Ханс изложил подробности исполненного им поручения, затем стал переминаться с ноги на ногу и пережевывать свой рассказ, но тотчас был остановлен генералом:
— Довольно, милый друг, довольно. Ваш рассказ похож на несмазанную телегу: много шума и скрипа, но толку никакого. Они согласны обменять двенадцать буров на четырех пленных англичан. Да, расчет этот довольно подходящий. Хотя нет, не совсем. Четверо буров стоят куда больше двенадцати англичан! — При этих словах он снова рассмеялся. — Хорошо, мы отравим к ним военнопленных, пусть они помогут им доесть последние сухари. Прощайте, дружище. Впрочем, погодите, еще одно слово. До меня доходяг иногда о вас очень странные слухи. Мне, например, передавали, будто вам нельзя доверять. Лично я этому не верю. Но знайте, если это правда и я действительно что-нибудь открою, то клянусь вам, что выпорю вас ремнями и велю расстрелять, а затем отправлю ваш труп в подарок англичанам.
При этих словах он наклонился вперед и со всей силы стукнул кулаком по столу, что произвело на Ханса чрезвычайно тяжелое впечатление. В то же время в маленьких глазках генерала сверкнул зловещий огонек, от которого бедняге стало жутко на сердце, хотя он и чувствовал себя совершенно правым.
— Клянусь вам… — залепетал он.
— Не клянитесь, дружище, тем более что вы староста церкви. В этом нет никакой надобности. Я уже сказал вам, что не верю этим слухам, хотя нечто подобное и случилось еще на днях. Я вам не скажу, с кем именно, все равно вы их уже больше не увидите. До свидания, дружище, до свидания. Не забудьте возблагодарить Создателя за наши славные победы. От церковного старосты молитвы Ему будут еще приятнее.
Несчастный Ханс был совершенно подавлен только что слышанным и ушел в полном убеждении, что трудно усидеть на двух стульях, как бы человек ни был ловок и беспристрастен, и что такое положение может даже оказаться весьма опасным. А если в конце концов победят англичане — на что он втайне надеялся, — то каким образом он докажет им свои старания? Генерал, насупив брови, следил за тем, как Ханс Кетце медленно переступал порог, а по уходу его не мог удержаться от насмешливой улыбки.
— Флюгер, трус, человек без убеждений! Да, минеер Мюллер, вот каков Ханс Кетце! Я его знаю уже много лет. Он бы продал нас, если бы мог, но я его немножко попугал, и он отлично понял, что я никогда не лаю, если не имею намерения укусить. Ну, довольно о нем. Позвольте поблагодарить вас за ваше участие в деле при Маюбе[40]. Да, это была славная победа! Сколько было вас, когда вы начали взбираться на гору?
— Восемьдесят человек.
— А сколько выбыло из строя?
— Трое. Один убит, двое ранены. Кроме того, несколько царапин.
— Превосходно, превосходно! Да, это было рискованное дело, и потому именно и вышло так удачно, что было рискованно. Он, должно быть, совсем с ума сошел, этот английский генерал. Кто его застрелил?
— Брейтенбах. Он выстрелил в него, и генерал покатился, а весь отряд, как стадо баранов, устремился под гору. Да, блестящая победа! Вот что значит стоять за правое дело, дядюшка Крюгер!
Лицо генерала несколько омрачилось.
— Вот что значит иметь людей, которые хорошо стреляют, знают расположение местности и ничего не боятся. До сих пор судьба нам благоприятствовала, Фрэнк Мюллер. Но что будет дальше? Вы — неглупый человек, скажите мне: чем все это закончится?
Фрэнк Мюллер встал и раза два прошелся взад и вперед по комнате, прежде чем ответить.
— Вы хотите знать? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Извольте. Мы отвоюем назад нашу страну. И вот что означает настоящее перемирие. В Ньюкасле находятся тысячи роой батьес. Очевидно, они ждут не подкрепления, а благоприятного случая, чтобы заключить мир на возможно менее унизительных условиях. Мы вернем нашу страну, а вы будете президентом республики.
Старик принялся набивать свою трубку.
— Вы умный человек, Фрэнк, у вас трезвый взгляд на вещи. Счастье продолжает нам улыбаться. Правительство Англии настолько же сумасшедшее, насколько и его офицеры. Они непременно уступят. Но это означает нечто большее, Фрэнк, — с этими словами он снова стукнул кулаком по столу, — а именно — полный триумф буров во всей Южной Африке. Да, Бюргере был глубоко прав, когда мечтал о великой голландской республике! Я знаю теперь, что такое англичанин. Это человек, который ни о чем понятия не имеет. Он знает только свою лавку, он ею занят, а до остального ему нет дела. Иногда он поднимается с места и заводит лавку еще где-нибудь, а затем постепенно расширяет ее обороты, потому что в торговле понимает толк. Но если его дело начинает конкурировать с интересами метрополии или если относительно этого существует просто-напросто одно подозрение — в таком случае метрополия уничтожает его. Да, многое говорится в Англии, но это все разговоры исключительно о лавках. Толкуют о чести нации, о патриотизме, но лавка берет верх над всем. И вот что я вам скажу, Фрэнк Мюллер: лавка создала Англию и лавка же ее погубит. Тогда и мы получим свою часть, и Африка будет существовать для африканцев. Трансваальцам сперва достанется Трансвааль, а затем и все остальное. Шепстон был не дурак. Он всю страну хотел обратить в английскую лавку, а чернокожих сделать приказчиками. Мы все это изменили на свои лад, но должны быть благодарны и Шепстону. Англичане уплатили наши долги, они оттеснили зулусов, которые в противном случае поглотили бы нас, и в свою очередь дали нам себя разбить. А теперь уж мы управимся и сами, и, пожалуй, как вы говорите, я даже буду первым президентом.
— Да, дядюшка Крюгер, — отвечал Фрэнк Мюллер, — а я буду вторым.
Великий республиканец взглянул на своего собеседника и проговорил:
— Вы смелы, а смелость возвышает человека и создает государства. У вас есть ум, а человек с умом может управлять многими дураками так же, как руль правит кораблем. И я говорю вам, что когда-нибудь, в свою очередь, и вы будете президентом.
— Да, я буду президентом и тогда изгоню англичан из пределов Южной Африки. Это я исполню с помощью зулусов из Наталя. Затем я истреблю туземцев, как это сделал Чака [41], и оставлю лишь небольшое количество для услуг. Вот мой план, дядюшка Крюгер, и это прекрасный план.
— Это великий план, но я не думаю, что он прекрасен. Вы можете исполнить его, если доживете. Человек с недюжинным умом, к тому же богатый, всего достигнет, если только доживет. Но ведь есть Бог на свете! Я верю, Фрэнк Мюллер, что Бог существует, и я твердо убежден, что Он полагает пределы действиям человека на земле. Если человек преступает эти пределы, Бог поражает его.
Старик говорил серьезно и с глубоким убеждением. Мюллер сознавал, что это не просто громкие слова, которые иные находящиеся у власти буры употребляют в беседах с подчиненными. Он говорил от чистого сердца, и, несмотря на прирожденный скептицизм Мюллера, слова старика глубоко запали ему в душу и повергли его в сомнение, как иногда может повергнуть нас в сомнение правдивое слово разумного человека, хотя бы и противоречащее нашим собственным убеждениям. Умолкнувшие было на время опасения вновь зашевелились в его сердце. Между ними и блестящим будущим разверзлась бездна. Что если бездна эта — смерть, и будущее — одна мечта?
Лицо его омрачилось, и генерал заметил произошедшую в нем перемену.
— Эх, — воскликнул он, — поживем — увидим! Тем временем вы все же сослужили прекрасную службу отечеству и будете вознаграждены. Если я буду президентом, — слова эти он подчеркнул, что не
