человеке пробуждается что-то новое, может быть, еще не совсем осознанное, но постепенно изменяющее строй его чувств. По меткому определению известного советского литературоведа Эйно Карху, эти герои Хаанпяя «то полны иронии и какого-то бесцельного и бесплодного презрения ко всему на свете, то на их лицах появляется печально-серьезная усмешка, потом их охватывает неподдельная тревога и гнев: они начинают понимать ужас своего положения, и, стало быть, мыслительные способности, по крайней мере некоторых из них, продвинулись уже на один шаг вперед». И вряд ли можно согласиться с мнением ряда финских литературных критиков о том, что духовный мир героев Хаанпяя примитивен и ограничен, что его персонажи инертны и апатичны по отношению к окружающему их миру. Наоборот, Хаанпяя всегда пытался доказать, что и во внешне примитивном мире обитают люди с высокими интеллектуальными способностями.
На начальном этапе творческой жизни мировосприятию Хаанпяя не всегда хватало целостности, и к широкой народной точке зрения он пробивался не только сознательно, сколько инстинктивной «художественной ощупью». По мере того как развивались мировоззренческие концепции писателя, стихийное недовольство стало вытесняться осмысленной и сознательной борьбой против этого пагубного мира в целом.
В своем творчестве Хаанпяя в основном изучал механизм бедности, войны и экономического кризиса, их разлагающее действие на человеческую личность. Показывал, что жизнь в условиях капиталистического общества, порождающего эти аномалии, есть борьба, в которой победу можно одержать лишь благодаря упорному труду, моральной устойчивости. Для него свобода человеческой личности была высшей ценностью в мире, ведь он сам, как и его герои, хотел жить «под широким открытым небом». Он всегда с большим недоверием относился к мифам буржуазного общества и его морально-этическим и духовным нормам жизни. В этих нормах, а также в бедности, войне и экономическом кризисе он видел главные факторы, ущемляющие и ограничивающие свободу человека и его жизнь.
Вместе с тем для Хаанпяя жизнь была прекрасна в своей сиюминутности. «Солнце сияет, ветер дует, дождь накрапывает. Это жизнь. Другой не будет», — писал он в своем дневнике. Ту же мысль он высказывал устами своего героя в рассказе «Дни лесоруба» (1934): «Нет, не найти другого места, где бы жить было так прекрасно, как в этом мире, — жить, чтобы увидеть свершение завтрашнего дня». Пентти Хаанпяя был поэтом этого осязаемого и противоречивого мира. Один из его сборников рассказов носит название «Горечь красоты жизни человеческой». Уже в самом этом названии определяется его видение мира. Познавая этот мир, он научился уважать все живое, удалое, бесшабашное, все то, о чем так образно писал Арво Туртиайнен в своем стихотворении памяти Пентти Хаанпяя:
Пентти Хаанпяя
Сапоги девяти солдат
1
Тихо-мирно висели сапоги на жердях вдоль стены склада. Это были новые сапоги, их ожидала жизнь, полная приключений, их ждали ноги солдата, мужественные и покорные. Горделиво поблескивая, они, казалось, презрительно поглядывали в противоположную сторону, где висели их собратья, бывшие в употреблении, — скособоченные, поцарапанные, бесформенные. Жизнь и солдатские ноги обошлись с ними круто. И вряд ли при взгляде на эти жалкие развалины кто-нибудь мог подумать, что когда-то и у них была молодость. Обутый в них офицер с высоты управлял ходом боя, солдат в них шел в атаку под жуткий посвист пуль, шел до тех пор, пока не протягивал ноги. И тогда сапоги стаскивали с этих окоченевших ног, чтобы обуть следующего… А может быть, в том и заключается счастье сапог, что они не ведают ожидающей их участи и даже прошлое их окутано мраком…
А ведь когда-то кожа была живой. Она была шкурой животного, мирно гулявшего где-нибудь в отечественных лугах или в заморских прериях. Ее покрывала лохматая или гладкая шерсть, ее жалили оводы и кусали мухи. Но потом пришел мясник. Скотину закололи, освежевали; кожу выдубили, раскроили сапожными ножами, и она прошла через гремящие машины обувной фабрики.
Из кожи вышли сапоги, а этот товар пользовался большим спросом в воюющей стране, на воюющей планете.
Так сапоги висели на складе до тех пор, пока в один прекрасный день фельдфебель Соро не зашел туда повидаться со своим старым приятелем, сержантом интендантской службы Пенсасом. Друзья приветствовали друг друга, радостно чертыхаясь и вспоминая дни, когда они служили в одном подразделении. Фельдфебель прибыл в отпуск из действующей армии и сетовал, что он порядком поизносился. А по мнению сержанта Пенсаса, приятель выглядел хоть на парад. Кроме того, фронтовику не к лицу щегольство. Фельдфебель же думал иначе: одеваться надо прилично, когда есть возможность. Он вовсе не собирается изображать какого-то фронтового ухаря, который считает шиком ходить оборванным, грязным и с вечно расстегнутыми пуговицами.
Несмотря на великую досаду сержанта, дело, разумеется, кончилось тем, что фельдфебель экипировался во все новенькое. Тогда-то жадный глаз Соро заприметил и эти новые сапоги, а его проворные пальцы тут же определили, что они вполне ему подходят. При этом Соро произнес магическое «да будет», стащил сапоги с жерди, призвал их к жизни и стал первым их владельцем.
Фельдфебель Соро и сержант Пенсас вышли из склада и зашагали по улицам. Фельдфебель жадно вдыхал возбуждающие запахи города. Новый мундир казался жестковатым, но идти в нем было приятно, и в Соро начало пробуждаться сознание важности собственной персоны. Он почувствовал себя совсем другим человеком. Дымная землянка и немного уже наскучившая война где-то позади. Теперь он был в городе, и на каждом шагу, отмеряемом его новыми сапогами на гладком асфальте, его ждало что-то новое, неведомое.
